Любовь на фоне кур - Пэлем Грэнвил Вудхауз

— Само собой, старик, — ответил я покорно. — Эта женщина простофиля.

— Именно так она обозвала меня через две строчки. Неудивительно, что Милли расстроилась. И почему эти кошки драные не могут оставить людей в покое?

— О, женщина, женщина! — подсказал я услужливо.

— Всегда вмешиваются…

— Гнусно!

— Наносят удары исподтишка!

— Жуть!

— Я этого не потерплю!

— Я бы не потерпел!

— Послушай! На следующей странице она обзывает меня олухом!

— Тебе пора принять меры.

— А в следующей строчке упоминает обо мне как о последнем финтифляе. Что такое финтифляй, Гарни, старый конь?

Я обдумал вопрос.

— В общем смысле, по-моему, это тот, кто финтифляет.

— По-моему, это подсудно.

— Не удивлюсь.

Укридж кинулся к двери:

— Милли!

Он хлопнул дверью, и я услышал, как он взлетел по лестнице.

Я взял свои письма. Одно было от Ликфорда с корнуоллской маркой. Я пробежал его и отложил в сторону для более внимательного прочтения.

Почерк на втором конверте был мне не знаком. Я взглянул на подпись. «Патрик Деррик». Странно! О чем профессор захотел поставить меня в известность?

В следующую секунду сердце словно выпрыгнуло у меня из груди.

«Сэр!» — начиналось письмо.

Приятное, бодрящее начало!

Затем последовал, так сказать, удар грома. Ни обиняков для затравки, ни достойной вереницы общепринятых фраз, подводящих к сути. У меня возникло ощущение, что не напиши он его, ему пришлось бы прибегнуть к каким-нибудь сокрушающим физическим упражнениям, лишь бы спустить пары.

«Будьте так добры считать наше знакомство несуществующим. У меня нет желания соприкасаться с субъектом, подобным вам. Если мы случайно встретимся, не откажите в любезности держаться со мной как с абсолютно незнакомым человеком, как и я буду держаться с вами. И если мне будет дозволено дать вам совет, я порекомендовал бы вам в будущем, когда вам захочется дать волю своему чувству юмора, не быть чрезмерно практичным и не подкупать лодочников, чтобы они сбрасывали в воду ваших („друзей“ жирно зачеркнуто, заменено на „знакомых“), Если вам требуются дальнейшие пояснения по этому вопросу, прилагаемое письмо может оказаться вам полезным».

После чего он остался искренне моим Патриком Дерриком.

Прилагаемое письмо от некой Джейн Маспретт было бойким и интересным.

«Дорогой сэр, мой Гарри, мистер Хок, значит, говорит, как лодку и вас он опрокидывал не потому, как он на веслах не тверд, тут уж надежней в Комбе-Регис не сыскать, но как один джентльмен, из которых держат куриц на холме, который маленький, мистер Гарни его звать, говорит ему, Хок, дам вам соверен перевернуть мистера Деррика в вашей лодке, и мой Гарри, больно доверчивый, и взял, и сделал, но теперь извиняется и жалеет, и говорит, что больше так шутковать не будет ни для кого, ни за какую банкнотину.

Ваша покорная Джейн Маспретт».

О женщина, женщина!

За всем — она! История полна трагедий, вызванных представительницами смертоносного пола. Кому Марк Антоний обязан потерей мира? Женщине. Кто так жестокосердно заманил Самсона в ловушку? Опять-таки женщина. И вот теперь я, Джерри Гарнет, безобидный автор второстепенных романов, оказался в этой древней мясорубке.

Я проклял Джейн Маспретт. Какие шансы есть у меня теперь с Филлис? Могу ли я надеяться снова завоевать расположение профессора? И я вторично проклял Джейн Маспретт.

Мои мысли обратились к мистеру Гарри Хоку. Злодей! Подлый негодяй! Какое право он имел предать меня?.. Ну, с ним-то я могу рассчитаться. Мужчину, наложившего руку на женщину иначе чем с нежностью, общество справедливо подвергнет остракизму, и поэтому женщина Маспретт, как бы виновна она ни была, могла меня не опасаться. Но мужчина Хок? Тут подобные соображения не стояли на моем пути. Я поговорю с мужчиной Хоком. Я устрою ему самые жаркие десять минут за всю его жизнь. Я наговорю ему таких вещей, при воспоминании о которых он будет с воплями просыпаться на своем ложе в глухие часы ночи. Восстану я, мужчиной буду и сражу его не в чистый миг молитвы, а в грубом прегрешенье, когда его грехи цветут, как май; в кощунстве, за игрой, за чем-нибудь, в чем нет добра, залога спасения души. Принц Гамлет дурного не посоветует.

Демон!

Моя жизнь — погублена. Мое будущее — серо и пусто. Мое сердце — разбито вдребезги. А причина? Причина — злодей Хок.

Филлис повстречает меня в деревне, на волноломе, на поле для гольфа и пройдет мимо, будто я — человек-невидимка. А причина? Причина — ползучий Хок. Червяк Хок, презренный и непотребный Хок.

Я нахлобучил шляпу и выбежал из дома по направлению к деревне.

Я рыскал там полчаса в поисках ползучего и непотребного. Осматривая все места, где он имел обыкновение рыскать, я наконец наткнулся на него возле церкви: перегнувшись через парапет набережной, он задумчиво взирал на воду внизу.

Я встал перед ним.

— Ну, — сказал я, — хорош!

Он тупо посмотрел на меня. Даже в этот ранний час он, заметил я с огорчением, видимо, уже не раз взирал на дно кружки. Глаза у него остекленели, и держался он с вызывающей торжественностью.

— Хорош? — отозвался он.

— Что ты можешь сказать в свое оправдание?

— Здание.

Было ясно, что он собирается с мыслями путем процесса, известного ему одному. В данный момент мои слова им не воспринимались. Он пытался опознать меня. Да, он, конечно, где-то меня видел, но не мог взять в толк, где именно и кто я такой.

— Я желаю знать, — сказал я, — что понудило тебя свалять такого дурака и проговориться о нашем договоре.

Я говорил спокойно. Я не собирался тратить лучшие цветы моего красноречия на того, кто был неспособен их оценить. Вот когда он осознает свое положение, я и задам ему перцу.

Он продолжал смотреть на меня. Внезапно проблеск разума озарил его физиономию.

— Мистер Гарни, — сказал он.

— Наконец-то!

— Из ку-курьей фермы, — продолжал он с торжествующим видом прокурора, который срезал адвоката во время перекрестного допроса.

— Да, — сказал я.

— На вершине холма, — поставил он последнюю точку и протянул мне могучую руку. — Ну, как вы? — осведомился он с дружеской ухмылкой.

— Я хочу знать, — сказал я размеренно, — что вы можете сказать в свое оправдание после того, как сделали наше дельце с профессором достоянием гласности?

Он помолчал в раздумье.