Любовь на фоне кур - Пэлем Грэнвил Вудхауз

— Гейм, — сказал мистер Чейз. — Поищем его потом.

Я чувствовал себя жалким червем, а не мужчиной. Филлис, подумал я, выведет заключение о моем характере из этого фиаско. Человек, рассудит она, который так жалок и беспомощен в теннисе, просто не может быть надежен в какой бы то ни было сфере жизни. Она инстинктивно сравнит меня с моим соперником и противопоставит его лихость и блеск моей некомпетентности. Каким-то образом этот свирепый разгром начал дурно сказываться на моей личности. Мое самоуважение стремительно убывало. Еще немного такой выволочки, и я буду стерт в порошок, сведен к желе в человеческом облике. Теперь подача перешла ко мне. В теннисе мой козырь именно подача. Удары у меня не слишком точные, но очень энергичные, и иногда я посылаю мяч так, что отбить его невозможно. Один-два таких удара, и даже при паре аутов мне удастся сохранить хотя бы долю самоуважения.

Начал я с пары аутов. Взгляд на Филлис, такую спокойную и невозмутимую в шезлонге под деревом, выбил меня из колеи. Еще один аут. И еще один.

— Ну, послушайте, Гарнет, — жалобно взмолился мистер Чейз, — избавьте же меня от этого жуткого ожидания. Я превращаюсь в клубок трепещущих нервных узлов.

Не выношу шутливости в минуты душевного напряжения.

Я сурово нахмурился, ничего не ответил и послал мяч в аут. В пятый раз. Наступил критический момент. Любой ценой я должен был следующим ударом послать мяч через сетку.

И я взял себя в руки, подавил беззаботную бесшабашность, которой дышали мои предыдущие удары. Мяч описал неторопливую дугу и приземлился в положенном месте. Ну во всяком случае, сказал я себе, аута мне избежать удалось.

Не могу с точностью сказать, что произошло затем. Я увидел, как мой противник леопардом прыгнул вперед, и увидел стремительное движение его ракетки. В следующую секунду проволочная сетка судорожно затряслась, и мяч уже быстро катился по земле в обратном направлении.

— Ноль — сорок, — сказал Чейз. — Филлис!

— Да?

— Это был Левый Смэш Тилдена.

— Я так и подумала, — сказала Филлис.

В третьем гейме я сумел заработать пятнадцать очков. По чистой случайности мне удалось отбить одну из его ураганных подач, и — вероятно растерявшись от неожиданности — он мяч пропустил.

В четвертом и пятом гейме я вообще от очков воздержался. Филлис теперь покинула шезлонг и срезала цветы с клумбы за кортом.

Мы начали шестой гейм. И тут по какой-то причине я заиграл по-настоящему хорошо. Если не сказать блестяще. Я подавал, и теперь мои мячи предпочитали перелетать через сетку, а не пытались пробиться сквозь нее. Счет с пятнадцати поднялся до сорока — пятнадцати. Надежда забурлила в моей крови. Если я сумею продолжать в таком же духе, то могу и выиграть.

Смэш Тильдена сократил мое преимущество до пятнадцати. Смэш Джонсона довел счет до «ровно». Затем я подал мяч так блестяще, что он не сумел его отбить. Больше. Еще Тильден. Меньше. Еще Джонсон. Меньше. Это был момент, величественный в своей грозности. В делах людей прилив есть и отлив, как верно заметил Брут Кассию. С приливом достигаем мы успеха… Я послал мяч. В сетку. Вторая подача — великолепно. Он отбил ее в дальний угол. Сверхчеловеческим усилием я успел туда. Мы сравнялись. Я играл как мастер. И тут — вззззы!

Смэш Тильдена сразил меня окончательно.

— Гейм и… — выразительно сказал мистер Чейз, подбрасывая ракетку и ловя ее за ручку. — Отличная игра — последний гейм.

Я оглянулся узнать, как к этому отнеслась Филлис.

В последний момент я все-таки показал ей, из какого материала скроен.

А ее и след простыл.

— Выглядываете мисс Деррик? — сказал Чейз, перепрыгивая через сетку и присоединяясь ко мне. — Она ушла в дом.

— Когда она ушла?

— В конце пятого гейма, — сказал Чейз и продолжал: — Полагаю, пошла переодеться к обеду. Дело к вечеру. Пожалуй, и я пойду, если не возражаете. Профессор начинает ерзать, если ему из-за меня приходится томиться в ожидании своего хлеба насущного. Черт возьми, мои часы врут! А на ваших сколько? Вот и на моих то же. Мне надо бежать, вы меня извините. Ну, так доброй ночи. Увидимся завтра, я надеюсь.

Я медленно шел через луга. Та же самая звезда, которой я доверился в прошлый раз, мерцала на своем посту. Выглядела она беззаботно и весело. Она-то никогда не проигрывала шесть геймов подряд на глазах своей мечты. Ее-то никогда не обходили по всем статям лейтенанты флота его величества. Чего же ей и не быть веселой?

— Если, — сказал Укридж, — дела и дальше будут идти так, как сейчас, любезный мой, нам придется туго. Наше предприятие требует перчика. Мы словно бы топчемся на месте. Не знаю почему, но мы топчемся на месте. Разумеется, нам нужно время. Если бы эти подлые торгаши на минутку оставили нас в покое, мы могли бы все наладить. Но нас непрерывно тревожат, допекают и суют нам палки в колеса. Так ведь, Милли?

— Да, милый.

— Ты слишком мало посвящаешь меня в финансовую сторону дела, — с упреком сказал я. — Почему ты не держишь меня полностью в курсе? Я понятия не имел, что наши дела настолько плохи. Куры выглядят вполне-вполне, и Эдвин уже неделю ни к одной не притронулся.

— Эдвин вполне способен понять, что вел себя плохо, мистер Гарнет, — сказала миссис Укридж. — Он так сожалел, что убил этих двух, мистер Гарнет.

— Да, — сказал Укридж. — Об этом я позаботился.

— Насколько известно мне, — продолжал я, — мы набираем силы. Куры на завтрак, на обед и на ужин, пожалуй, несколько приедаются, но посмотрите, как дело кипит. На прошлой неделе мы продали целую кучу яиц.

— Но недостаточно, Гарни, старина. Мы не дали о себе знать. Набатный колокол нашего имени не оглашает Англию. Мы продаем дюжину яиц там, где нам следовало бы сбывать их сотнями, отправляя их фургонами в Лондон, создавая транспортные заторы. «Харродс», «Уитни» и все прочие начинают вставать на задние лапы и подавать голос. Вот чем они занимаются последнее время и становятся дьявольски настырными. Видишь ли, малышок, отрицать нельзя, мы действительно набрали у них чертовски много всякой всячины в кредит, и они согласились получать уплату яйцами. До сих пор они удовлетворялись письмами с извинениями, которые посылает Милли. Думается, в мире не найдется женщины, способной написать письмо с извинениями лучше ее светлости, но если ты смотришь на вещи широко и способен взглянуть в лицо фактам, то не можешь не увидеть, что письмо с самыми сочными извинениями — это все-таки не яйцо. То есть я хочу сказать, взгляни на ситуацию с их точки зрения. Харрод или Уитни входит утром в свой магазин, потирая руки в предвкушении. «Ну-с, — говорит он, — сколько сегодня яиц из Комбе-Регис?» А подчиненные не ведут его в угол, где громоздятся ящики, битком набитые яйцами, но предъявляют письмо, сообщающее ему на четырех страницах, что ящики эти прибудут в недалеком будущем. Я никогда не управлял магазином, но, думается, такое письмо должно озадачить типуса у кормила. Но, как бы то ни было, этим пошлякам словно бы надоедает ждать.