Автопортрет с устрицей в кармане - Роман Шмараков

Выслушав эту историю, г-н Клотар заметил, что она дает ему мысль написать триумф Раскаяния над г-ном де Бривуа, однако он боится не достичь нужного правдоподобия, и что, возможно, следует предложить этот предмет г-ну Куапелю, который справится с ним гораздо лучше.

– Мне кажется, ты начинал этот рассказ, намереваясь заключить его каким-то другим применением, – сказала пастушка.

– Будем довольны тем, что есть, – отвечал волк, – ведь могло не выйти и этого.

– Вы прекрасно говорили, – говорила Джейн, входя из сада. – Я стояла рядом с миссис Хислоп, она наполнена чувствами. Она, конечно, скажет вам еще и сама. По ее словам, это одна из лучших ваших проповедей, а она знает в этом толк. Столько огня и неподдельной силы, и какая прекрасная мысль, говорит она, взять темой для проповеди слова: «Посему ты уже не раб, но сын». Ведь это не совсем то, что мы слушали вчера, да?.. Извините, мне надо пойти поговорить с ней насчет обеда.

– Да-да, – отвечал викарий несколько рассеянно.

– Доброе утро, викарий, – сказал Роджер, входя из сада. – Наверняка вам уже кто-нибудь сказал, но это была превосходная речь. Как вы говорили о свидетельстве чистой совести! Мало кто может принести человеку такое утешение в невзгодах. Кстати, вы не знаете, что в этом доме принято употреблять от головной боли?

– Что?.. Нет, не знаю. Спросите у мисс Праути, она, кажется, на кухне.

– Нет-нет, я знаю, что скажет мисс Праути. Поставь уксусный компресс и ложись в темной комнате. Я не хочу среди дня лежать в темной комнате. У меня будет ощущение, что я наказан, и надо будет избавляться еще и от него.

– Тогда спросите у миссис Хислоп.

– Точно, она должна знать зелья. Голова прямо трещит. Видите ли, я бурно провел ночь. Деятельнее, чем намеревался.

– Вы уверены, что это хороший повод для откровенности? – осведомился викарий.

– О нет, мои пороки тут ни при чем, – заверил его Роджер. – Кто-нибудь другой мог бы счесть это досадным, но не я. Так вы говорите, миссис Хислоп. Пойду к ней.

– Доброе утро, викарий, – сказал инспектор, входя из сада. – Могу ли я сказать, что это была замечательная проповедь? Вы добились редкой выразительности, и так думаю не я один. Люди искренне тронуты, у многих были слезы на глазах. Например, миссис Хислоп сказала…

Викарий смотрел на него с мучительным интересом.

– Спасибо, – сказал он. – Знаете, я как раз хотел с вами поговорить.

– Я к вашим услугам.

– Вчера вечером, как вы помните, мы с вами сидели в библиотеке…

– Надеюсь, мое присутствие вам не помешало.

– О нет. Так вот, я дописал проповедь, мы немного поговорили с вами об истории Эннингли-Холла, я показал вам, где стоят книги, которые могли быть для вас любопытны…

– Я вам живейшим образом признателен.

– Потом я сунул свои бумаги в карман и ушел. Некоторые перечитывают свою проповедь на ночь, но я так не делаю. Может быть, это плохо, но я давно уже этим занимаюсь и не волнуюсь, как в первый раз, когда мне наутро надо будет обращаться к людям с речью. В общем, я был уверен, что у меня все готово, и не заглядывал в свои бумаги до утра.

– Не думаю, что кто-нибудь усмотрел бы в этом повод для порицания.

– Так вот, я развернул свою проповедь, только когда настало время ее произносить. Я не помню ее наизусть, я не в том возрасте. После сорока лет и простое стихотворение уже не так легко заучить.

– Я уверен, вы преувеличиваете.

– Я достал свои листки и увидел не то, что ожидал. Что это не моя проповедь, а скорее ваша.

– Что вы говорите, – сказал инспектор и быстро полез в карман. – Боже мой, – произнес он, заглянув в свои бумаги. – Боже мой. У меня нет подходящих слов для извинения.

– Ну вот, – сказал викарий. – Вы понимаете. Да, я стоял перед людьми и читал ваши заметки, в которых были перечислены все мы, в алфавитном порядке, а против каждого проставлен мотив и возможность для убийства. И мне пора начинать, а из всех пособий я располагаю только вашими соображениями насчет моей виновности.

– Мне ужасно неловко.

– Это как… я не знаю, с чем это сравнить. Словно ты на Страшном суде и тебя просят рассказать что-нибудь занимательное, пока присяжные совещаются на твой счет. Господи, если можно, не делай так со мной больше. Да с чего вы вообще это взяли?.. Что я – настоящий отец Эмилии, потому что все знают, что у меня был роман с ее покойной матерью, а когда мой сын влюбился в Эмилию, я не мог допустить, чтобы дело зашло далеко, и не мог открыть им свою тайну, иначе погибла бы моя репутация, а потому решил… Что это за бредни?

– Видимо, я должен объясниться.

– Я не могу на этом настаивать, – сказал викарий, – но, разумеется, не отказался бы услышать…

– Понимаете, – вкрадчиво начал инспектор, – по роду наших занятий мы приучены не пренебрегать слухами. Эта самая молва, вздорная молва, malum qua non… как там говорится?..

– Qua non aliud velocius ullum, – сказал викарий.

– Да-да, самое проворное зло. Так вот, мы вынуждены ей внимать, потому что иногда она, сама не зная того, сообщает полезные вещи. Конечно, это не то чтобы простая работа, и люди, которые берутся за нее из чистой любви к сплетням, очень скоро чувствуют пресыщение. Тут необходимы способности. У одних пророчество, у других истолкование языков, а у иных, вы помните…

– Discretio spirituum, – сказал викарий.

– Да, различение духов. Для полицейской работы это необходимое умение, иначе увязнешь в вещах, из которых не выбраться.

– Никогда не думал о таком применении этого места.

– Ну вот, так обстоят дела. Замечу, что жилище молвы, как его описывают древние, поразительно напоминает «Спящего пилигрима». Он стоит на холме, двери в нем не закрываются, покоя нигде нет, всюду толпы народа, в общем зале Доверчивость слушает рассказы о вчерашней рыбалке…

– И суетная Радость возвращается с состязания лучников, – прибавил викарий.

– Именно.

– Там вы наслушались всего этого?

– Я не могу замкнуть слух, – сказал инспектор. – Хотел бы, но не могу. Поверьте, мне это не доставляет удовольствия.

Некоторое время викарий молча открывал и закрывал рот.

– Редкостное зрелище, должно быть, я представлял, – сказал он наконец. – Особенно если знать, что происходит. И часто вы бываете на похоронах с проповедями?

– В исключительных случаях.

– Вот как.

– Еще раз, викарий, примите мои извинения. Надеюсь, эта досадная история останется между нами.

– Главная добродетель, которая требуется в моей профессии, – сказал викарий, – это благоразумие. Конечно, ни у кого не бывает его слишком много, но я надеюсь, у меня его достанет, чтобы никому не рассказывать об этом.