И создал из ребра я новый мир - Эд Курц

Он пососал свою соломинку и громко вздохнул.

— Я знаю, — сказал он.

— Настоящий придурок.

— Да понятное дело.

Яркие пластмассовые часы на стене за стойкой (ПЕЙТЕ «НИХАЙ»[12] тянулись буквы по ободку) показывали ровно без четверти семь. Кто-то сунул пятак в музыкальный автомат и выбрал пластинку Руди Валли. Жизнь — просто вазочка с вишнями… При этих словах Скутер ухмыльнулся.

По правде говоря, он был глубоко, глупо, безнадежно влюблен в Марджи Шеннон, и так было почти всегда, сколько он себя помнил. Природа любви менялась и развивалась с годами, менялось то, как он смотрел на нее и о чем мечтал по ночам, и, конечно же, то, что чувствовал к нему преподобный Шеннон. Она тоже менялась — не только физически, но и духовно. Исчезла застенчивая Дочь священника с косичками и опущенными глазами, давно сменившись девушкой с ястребиной хваткой и острым точно бритва язычком, с пристальным взглядом, способным растопить его будто свечной воск. Скутер не думал, что сам сильно изменился, если не считать того, что с тех безмятежных дней на игровой площадке церковно-приходской школы он набрал рост, точно дикий тростник, до своих нынешних шести футов. В школьную пору, пока он и другие, более непоседливые дети, точно обезьянки, карабкались по джунглям спортзала, малютка Марджи уединялась в тени внушительного дуба на солидном от них удалении, жуя бутерброд с бужениной и избегая зрительного контакта любой ценой. Время от времени отец подходил к ней и что-то спрашивал, активно жестикулируя в сторону остальных детей, получая в ответ строго-отрицательное покачивание головой. Иногда он приносил ей Библию для изучения, пока она дулась в своем одиночестве. Скутер никогда не спускал с нее глаз, даже когда висел на ободранных металлических прутьях вниз головой, зацепившись худыми ногами.

С тех пор он научился благоразумно отводить взгляд в сторону, время от времени. Однако теперь он снова обратил глаза к ней и выдавил нечто похожее на улыбку.

— Думаю, лучше поторопиться, если мы надумали туда пролезть, — сказал он.

— Задние двери никогда не запирают, — ответила она так, будто точно знала, о чем говорит. Скутер понял, что так оно и есть.

Он встал из-за стола и бросил на столешницу три четвертака. Оптимизм Руди Валли пронизывал аптеку насквозь, и часть его, казалось, передалась Скутеру. С усмешкой и шутливым салютом он попрощался с толстым старым Финном и проводил Марджи до двери. Финн широко улыбнулся, наполняя большой стакан содовой.

— Славные ребята, — сказал он, ни к кому конкретно не обращаясь.

Вывеска немного потрепалась и обтерлась по краям, но слова все еще читались и имели непосредственное отношение к предстоящему действу. НЕ ДОПУСТИМ СКВЕРНУ В ЛИТЧФИЛД. Довольно расплывчатый, а потому универсальный лозунг. Сто поводов в одном. Джим Шеннон вздохнул.

По другую сторону двери его кабинета находилась часовня, в ней — с десяток человек, по большей части женщины, и все старше пятидесяти, пришедшие, чтобы привести себя в порядок, прежде чем отправиться к кинотеатру «Дворец» Раса Кевинью и потребовать изъять растлевающую дьявольщину, рекламируемую на его вывеске как «Преждевременное материнство». Среди них была миссис Хатчинс, гораздо более взволнованная, чем в первый свой визит к Джиму, и несколько членов-учредителей Ассоциации назойливых активистов Литчфилда — так Шеннон за глаза прозвал кружок шитья. Две из этих старых ворон сумели уговорить своих мужей вступить в добрую борьбу мужчин, которые целую вечность назад перестали спорить и просто сидели на скамьях с сонными, сдавшимися глазами, ожидая, когда им скажут, что делать. Когда преподобный вышел из своего кабинета и увидел поверженных стариков, он понял, как много общего у него с ними. Бразды правления жизнью вывалились из рук. Стезя, избранная им, во многом зависела от постоянной поддержки паствы и, как он с горечью подозревал, ее доверчивости. Он мог спросить себя, кто кого контролирует в этих отношениях, но у него просто не хватало энергии, чтобы позаботиться об улучшении ситуации. Пусть все течет, как течет. Благоразумнее не раскачивать лодочку.

— Агата и Мерси Дюфри не пришли, — бросила миссис Хатчинс, грозно насупившись. — Сказали, что придут, и поглядите-ка — их тут нет! Получат у меня по заслугам эти вещие сестрички…

Шеннон был уверен, что так и будет. Сестрам Дюфри он не завидовал.

— Значит, у нас двенадцать человек, — сочувственно промолвил он. — Со мной будет все тринадцать.

— Господня дюжина, — с печальным видом пропищал Дон Мартин со своей скамьи.

— Я выбрала гимн, — объявила миссис Хатчинс. — Мы споем его, когда будем идти вверх по кварталу. «Когда достигну я конца пути».

— Отличный выбор, — сказал Шеннон.

— И вы одобряете. — Это было скорее утверждение, чем вопрос, что-то вроде вызова, — так решил про себя преподобный.

— Да, — сказал он. — Я одобряю.

— Для тех, кто не помнит слова, я принесла текст. Хотя надо бы знать — мы ведь часто поем этот гимн в нашем доме Господнем.

— Прекрасно. Просто прекрасно.

— Алиса хотела, чтобы мы пели «Соберемся ль у реки», но в последний раз мы уже ходили с этой песней.

— Да, было дело.

— …И я подумала — лучше не повторяться, чтобы нас восприняли серьезно.

— Мудрый ход.

Перед трибуной, в довлеющей тени Эммы Хатчинс, Алиса Максвелл оставалась едва заметной мышкой. Она боязливо разглядывала мыски собственных туфель. Предложения миссис Хатчинс всегда приветствует, но никогда не рассматривает.

— Мы должны производить наилучшее впечатление, — сказала Эмма. — Теперь я предлагаю всем прорепетировать этот гимн перед отправлением.

— О, я уверен, что все мы тут знаем…

— Я сама поведу вас туда. Вы не возражаете, если я взойду на трибуну, преподобный Шеннон?

— Нет-нет…

Она развернулась на каблуках и распростерла свои большие дряблые руки над остальными пришедшими — этакий пухлый женственный Моисей перед малой группой пилигримов. Она собрала их вместе и всецело завладела вниманием. Касательно себя преподобный вспомнил поговорку, к которой частенько прибегал двоюродный дедушка во времена, когда сам Джимми Шеннон был маленьким: у него большая шляпа, но нет скота[13]. У Эммы Хатчинс сейчас было и то и другое. Шляпа досталась ему, а вот скота, может статься, никогда не было.

В Литчфилде ему досталась роль того самого щеголеватого ковбоя-бессребреника, и только.

— Убери эту чертову штуку, — сказала Джорджия.