Паводок - Юнни Халберг

Юнни шагнул вперед и наступил ей на ногу. Она взвыла. Я дернул Юнни к себе, извинился:

— Он ведь немой, сами знаете.

Хозяйка что-то проворчала и ушла.

Я глянул на Юнни. Он пожал плечами.

В кафе я подошел к столику, за которым расположился Ларе Колдинг, поздоровался. Ларе крепко пожал мне руку, сказал: ну и дела, ужас что творится. Я кивнул: что верно, то верно, ужас. Он покачал головой: с Эстер-то Хёуг и впрямь жуткая история. Да, кошмар, сказал я. Но не стал говорить, что, насколько мне известно, Эстер Хёуг хороводилась чуть не со всеми здешними мужиками. Трахалась поголовно с каждым. Поселковой шлюхой ее не считали, просто с ней всегда можно было гульнуть. Бабы про это знали, однако ж здоровались с Эстер и разговаривали, будто так и надо. Почему — понятия не имею, ведь она не вызывала ни малейшей симпатии, а все-таки одержала верх над всем здешним населением. Вот и водопроводчик Ларе наверняка тоже ходил с ней в лес. Он не хвастун и не дурак. Но, стоя с ним рядом и слушая, как он убивается из-за Эстер, я подумал, что и ему доводилось по пьяной лавочке угодить к ней в койку. Что и он поступал, как все остальные. Ларе поинтересовался, как обстояло на Мелё, когда мы уезжали. Спросил насчет скотины. Пригладил волосы и повторил: ужас что творится. В зал вошла Бента, его жена.

— Я говорила с Гретой, — сообщила она. — Останетесь со мной. Я на машине.

— Мы можем и подождать, — сказал я.

Они вышли из кафе. За столиком у окна сидели те две бабенки, которых я видел возле кладбища. Обе смотрели на меня. Местные знали про нас с Сив.

Я налил две кружки какао, поставил их перед Юнни и Тросетом. Они сняли насквозь промокшие дождевики и сидели съежившись — точь-в-точь два вконец измученных брата.

— Заночуем здесь, — сказал я.

— А завтра что? — спросил Тросет.

— Переправимся на лодке.

— А после? — не унимался он.

— Что-нибудь придумаю.

Я отошел к стойке, взял себе венскую булочку, откусил и направился назад, к столику. За окном быстро прошагали к насыпи трое мужчин. Я остановился. Пышные кроны берез у церкви склонились от ветра, поднятого вертолетом. Четыре человека торопливо несли носилки, на которых лежала Эстер Хёуг. Одна ее рука свесилась вниз и покачивалась из стороны в сторону. Народ устремился следом. Небо мрачно хмурилось, острые верхушки елей казались совершенно черными, над полями за Йёрой лупил косой дождь.

Стефан занимал проходную комнату. На стенах множество фотографий, его авторские работы. Некоторые сделаны в других частях света. Я подошел к книжному шкафу. Уйма книг. Серьезная литература и видеозаписи семидесятых годов. Комната точь-в-точь как у студента или преподавателя. Но Стефан ни тот ни другой. Черные волосы до плеч, серое, малокровное лицо. Я вытащил одну из книг, взглянул на обложку, прочел вслух название. Поставил на место. Стефан сидел в низком кресле, обтянутом черным плюшем, на носу у него были очки в черной оправе. Я подошел к портьере, отодвинул ее в сторону.

— Там темная комната, — сказал Стефан.

Я отпустил портьеру. Он перебирал пальцами заклепки на ремне.

— Значит, в «Курьере» работаешь?

— Искал вакансию и получил место в спортивном отделе.

— После твоей фотовыставки в Осло…

Он встрепенулся.

— Ну, дела шли не так уж удачно.

— Но все же у тебя была персональная выставка.

— Я капитулировал.

— Из-за рецензий?

— Нет. — Он обиженно отвел глаза.

Я остановился перед одной из фотографий.

— Все-таки я не понимаю. У тебя была студия в Осло и персональная выставка, ты мог ездить по всему миру как фоторепортер. Зарабатывал кучу денег. И вдруг все бросил. Живешь в Хёугере с родителями, работаешь в местной газетенке.

Он молчал. Характер у него мягкий, несамостоятельный, заденешь по больному месту — парень сразу лапки кверху. Стефан подошел к аквариуму, принялся кормить золотых рыбок.

— А где сейчас Лена? — спросил я.

Он отставил банку с кормом, сказал:

— Я жалею о случившемся.

— Она сама тебя выбрала. Всё просто.

— Нет, тут было что-то большее.

— Выбрала она тебя, как яблоко. Ты и пальцем не пошевелил.

Он рассмеялся. Смех очень его красил.

— Так что же сталось с Леной? — спросил я.

Стефан разом посерьезнел.

— Знаю, ты жил в Уллеволе[6]. Сам не пойму, почему я к тебе не заехал, — сказал я.

— Выбрось это из головы.

В дверь постучали. Я встал, взял его за плечо и повел по коридору в гостиную. Ларе, Бента, Юнни и мамаша выстроились шеренгой, в бумажных колпаках, с дудками в руке. Я втолкнул Стефана в комнату. Они затянули деньрожденную песню, а потом расступились. За спиной у них на столе красовался кремовый торт с зажженными свечками.

— Задуй свечки! — скомандовала мать и хлопнула в ладоши. Она обожала дни рождения, хотя ее никогда на них не звали.

Стефан огляделся по сторонам.

— Это мне?

Ларе и Бента посмотрели друг на друга.

— Нынче тебе исполняется тридцать один год, — сказала мамаша.

— У меня нынче день рождения? — Стефан растерялся.

После кофе с тортом и вручения подарков мы со Стефаном вышли на воздух. Смеркалось, свет будто медным колоколом накрывал холмы и всю долину. Мы присели на краю газона. Ниже виднелись уступы с цветочными грядками. Колдинги любили цветы. Каждое лето высаживали возле дома множество роз, петуний, тюльпанов, мимоз и крокусов.

— Жить-то где будете? — спросил Стефан.

— Где поселят. В спортзале или в пансионате.

— А как насчет Хуго? У него ведь большой дом.

— Ты, видать, поглупел.

— Он вроде опять с кем-то судился?

— Да, Хуго любит сутяжничать.

— С кем же он судился на сей раз?

— Перво-наперво с охранником. Собрался в Хёугволл на рождественский бал. И у входа затеял перебранку с охранником. Объявил, что имеет право на скидку, поскольку состоит в Хёугволлском благотворительном обществе. А охранник слышать ничего не хотел. Хуго стоял на своем: давай, мол, скидку! — и не желал выходить из очереди. В результате охранник стукнул его по носу, потекла кровь. Хуго подал в суд и получил компенсацию — три тысячи крон.

— У него, кажись, и трудовой конфликт был?

— Ага, он судился с Ларсом Андерссоном, с «Готовым платьем».

Я рассказал, как Хуго устроился продавцом в магазин готового платья. Через год его уволили, потому что он грубил клиентам и постоянно препирался с хозяином, Ларсом Андерссоном. Сразу после увольнения Хуго подал на Андерссона иск, потребовал восстановить его на работе. Андерссон пытался достичь компромисса, но братец мой ни в какую. Обратился в суд по трудовым спорам, заручился поддержкой властей — и, как только суд вынес решение, на следующий же день явился в магазин. За одну неделю, можно сказать, вся клиентура разбежалась. Если кто и заходил, то поглядеть на Хуго. Ларе Андерссон — мужик обходительный и малость педантичный, наверняка старался по возможности угодить всем покупателям. Не больно-то великая личность, но, по крайней мере, честный, порядочный человек. Всего через месяц-другой после возвращения Хуго на работу Андерссон запил, да так, что уже не мог постоянно, изо дня в день, заниматься магазином. Еще через несколько месяцев «Готовое платье» пошло с молотка, а через год Ларе Андерссон превратился в полную развалину и уже не выходил из дома.