Паводок - Юнни Халберг

— А где Хуго? — спросила мать, заглядывая в переднюю.

— Его на забой вызвали, через пару часов вернется, — ответила Бетти.

В передней висел плакат с надписью ЗАГАДОЧНАЯ ВЕНЕЦИЯ. Изображал он религиозную процессию — судя по статуе Девы Марии, которую несли во главе шествия, это был праздник Успения Богоматери. Мы все замерли как вкопанные и уставились на плакат. Я понять не мог, зачем он тут. Насколько мне известно, ни Бетти, ни Хуго в Италии не бывали да и религиозностью не отличались. Мы пошли дальше. Дом был темный и пустоватый. Походил на армейскую казарму, и тишина в нем царила неприятная, как в погребальной часовне. Запах и тот напомнил мне склепы в мелхусской церкви, куда я пробрался однажды, давным-давно, когда готовился к конфирмации. Специфический сухой запах цемента, камня и пыли. А заметив у двери в гостиную, на столике с кружевной салфеткой, серый телефон образца семидесятых годов, я подумал, что когда-то и в Йёрстаде была такая же атмосфера, запах и вид, как тут. После ухода Хуго все это исчезло. Словно двери и окна сразу распахнули, одеяла и перины перетряхнули и проветрили, полы дочиста отмыли. Я подошел к окну. Маленький ухоженный садик упирался в крутой склон, поросший лиственными деревьями и поднимавшийся к двору Сонеровской школы для детей и подростков. Там, прислонясь к ограде, стояла кучка ребят. Они ели свои школьные завтраки и пили молоко. Один длинноволосый мальчишка смял обертку от бутербродов и молочный пакет и швырнул вниз, прямиком в садик Хуго и Бетти. Бетти говорила, что они всегда так делают. Изо дня в день, когда в школе кончались уроки, Хуго шел в сад, собирал мусор и сжигал в печке за гаражом. Я спрашивал у Бетти, жаловались ли они школьному начальству. Ведь больше ничего и не требовалось. Но они не хотели выступать в роли занудных жалобщиков, так она сказала.

Я взял чемодан и поднялся с Бетти наверх. Следом топал Тросет. Никто, кроме него, делить со мной жилье не пожелал. Бетти открыла дверь в гостевую комнату. На стене висел диплом, полученный Хуго за победу в стрелковых соревнованиях. На подоконнике — несколько небольших кубков. У каждой стены — по раздвижному дивану. Между ними торшер под светло-желтым креповым абажуром.

Я сел на один из диванов.

Тросет плюхнулся на другой, попробовал пружины. Бетти так и стояла на пороге.

— По-твоему, это правильно? — обратилась она ко мне.

— Почему ты спрашиваешь? — ответил я вопросом на вопрос.

— Мое мнение тебе известно.

Бетти считала, что нам с Хуго встречаться нельзя, темпераменты у нас совершенно несовместимые, и на практике это создает серьезную проблему, а что мы братья, никакого значения не имеет. Так уж оно вышло, говорила она. Я попробовал урезонить ее.

— Потолкуем, когда все утихнет, — сказала она и закрыла дверь. Вот уж не знал, что мы с ней не в ладах.

Тросет все еще испытывал диванные пружины.

— Ты тоже считаешь меня свиньей? — спросил я.

Он замер.

— Тебя? Нет, что ты, — сказал он и опять начал качаться.

Интересно, подумал я, сколько же раз за последние годы он уезжал с Мелё. Несколько раз такое точно случалось, но нечасто, все поездки по пальцам одной руки перечтешь. Он скинул куртку, встал, открыл шкаф, повесил куртку на плечики и определил в шкаф. Потом расстегнул верхнюю пуговку на рубашке, вернулся к дивану, сел, снял носки. Положил их рядом на диван и уставился на свои большие бледные ноги. На пятках виднелись водяные мозоли. Он поднял руку, покрутил ею, поворачивая так и этак. Потом наклонился вперед, закрыл ладонями лицо. Сперва я решил, что он просто выдохся. Но потом услышал. Он плакал. Я встал, тронул его за плечи, отдернул руку. Он так и сидел, наклонясь вперед, закрыв лицо ладонями, не шевелясь и не издавая ни звука. Подавленный, напуганный. Мы были семьей — Юнни, мать, Нина и я. А Тросет, впервые за много лет покинувший свой дом, был один как перст. Я сел на диван.

— Я ничего не сделал, — невнятно донеслось до меня.

— Почему ты все время это повторяешь?

Он отнял руки от лица. И я вдруг понял, что это не пустые слова. Тросет что-то такое сделал и мучился угрызениями совести. Что именно — я понятия не имел. Он прошел в ванную, отвернул кран. Некоторое время я слушал журчание воды. Потом решил поглядеть, что там. Склонившись над раковиной, он отчаянно тер полотенцем физиономию. Впору с ума сойти. Не то кожу с лица норовит содрать, не то само лицо. Я вернулся к дивану, открыл чемодан, достал сухую одежду. Тросету позарез нужно на кого-нибудь опереться, нужна вроде как собака-поводырь, которая будет его вести. Сам я на эту роль не претендовал. Тросет вошел в комнату, морда у него была багрово-красная.

— Ну, как ты? — спросил я.

Он сел на диван.

— Редко мне бывало так хорошо, — пробормотал он, открыл мокрый чемоданчик, вытащил три пары носков. Все три насквозь мокрые. Одну пару он надел, спустил ноги на пол. — Хотя кой-чего все же недостает.

Лежа на диване, я услыхал, как грузовичок подъехал к гаражу и остановился. Скрипнул рычаг ручного тормоза, мотор умолк. Это был он. Хуго. Мой старший брат. Молчун с массивным подбородком, серыми глазами и квадратной фигурой. Я вздрогнул, когда он захлопнул за собой дверцу кабины. Тросет тоже проснулся. Я отодвинул занавеску, выглянул наружу. Хуго, стоя на пороге гаража, вытирал ветошью руки. Потом нагнулся и взял прислоненное к скамейке ружье. Старое ружье «Краг-Йёргенсен». Он всегда возил его с собой, видно, и теперь не отказался от этой привычки. Я наведался в туалет, потом открыл дверь в коридор, вышел на лестницу. Хуго, топая сапогами, шагал по коридору первого этажа. Он и в Йёрстаде никогда не разувался, даже вернувшись со скотного двора. Бывало, натащит грязищи, а мать подтирает. Я сел на верхнюю ступеньку, посмотрел вниз. Он стоял возле вешалки, снял свою коричневую кожанку, повесил на крюк. Под курткой оказался бежевый, запятнанный кровью пуловер. Вообще-то ему полагалось надевать халат, но он считал, что лучше так. Хуго отошел к зеркалу, чуток запрокинул голову назад, разглядывая свои ноздри. Выдернул один волосок, потом другой. Хмыкнул, еще больше запрокинул голову, придирчиво изучая нутро носа. Приблизил лицо к зеркалу, оттопырил верхнюю губу, осмотрел верхние зубы. Между ними виднелись темные полоски от крученого табака. Он поковырял ногтем в зубах, перестал гримасничать, пригладил губу большими пальцами, выпрямился и сквозь зубы втянул воздух. Фыркнул еще раз, подхватил ружье и утопал в подвал. Как все это знакомо. Манера входить, торчать перед зеркалом. Я вернулся в комнату. Тросет сидел в уборной. Крепкий мужик, судя по запаху. Все-таки что я буду говорить, а? Скандалить я не собирался. В первый раз тут, на Нурдре-гате, надо держать себя в руках. Без хамства. Без намеков и напоминаний о том, кто он есть и что сделал, а чего не делал. Нет, нужно взять его за руку, посмотреть в глаза и сказать: «Давай все забудем и начнем сначала. Мы ж братья как-никак». На слух вроде зачина предвыборной речи, и шансы на выполнимость примерно такие же, как у предвыборных обещаний.