Замок воина. Древняя вотчина русских богов - Валерий Воронин

– Спохватился, – криво усмехнулся дед Василий, – коли была бы, давно разбрехалась бы… Собаки тут не держат. Одни сбегают, другие дохнут. Да и люди…

– А что люди? – спросил я.

– Тут после войны Отечественной уже столько хозяев сменилось! Долго никто в этом доме не может жить. Какая-то сила выгоняет людей…

Я попятился назад, желая как можно быстрее уйти отсюда. Дед Василий увидел моё смятение и остановил меня.

– Не бойся! Ничего с тобой не случится…

В этот момент хлопнула входная дверь, и на пороге показался пожилой (для моих юных лет) мужчина. Очевидно, это был хозяин дома. Хотя я после рассказа деда Василия подумал о Сулиме. Вполне могла появиться и она. Хотя такое предположение – лишь плод моей фантазии.

Мужчина, вышедший из дому, оказался хорошим знакомым деда Василия. Они поговорили какое-то время на им обоим близкие темы. Я же за это время успокоился и пришёл в себя. Дед Василий отказался входить в дом, сославшись на какие-то причины. Скорее всего, он меня пожалел, увидев, как изменилось моё лицо после рассказа о гиблом месте.

Вскоре мы двинулись в обратный путь. И я уже бодрым голосом спросил у старика, почему же он не приехал к своей Сулиме уже после Гражданской войны, когда стала налаживаться мирная жизнь.

– Да как же ж, приезжал! – почти выкрикнул старик. – Как дядя Иван рассказал мне про этот дом, так я и поехал. Правда, прежде мне не приходилось бывать тут, и адреса точного не знал. Но Иван посоветовал разыскать Петра Коваля, который обитал в Коккозах по-прежнему. Он же хорошо знал дом Сулимы.

– Петра? – уточнил я. – Вы же говорили, будто его зовут Иваном.

– Иваном? Нет-нет. Я такого сказать не мог. Коваль всегда звался Петром.

С дедом Василием я спорить не стал. И вообще, какая разница, кто его привёл в дом Сулимы – Иван или Пётр?

Старик стал рассказывать, с каким трепещущим сердцем он вошёл во двор, где мы только что стояли. И если бы не поддержка Коваля, мог бы и чувств лишиться. Я хмыкнул – у меня такое же состояние только что было. Может быть, так место влияет? Не хотелось бы больше возвращаться в дом Сулимы…

– Коваль громко окликнул хозяев по-татарски, – продолжил дед Василий, – и вот на пороге появилась Сулима. Увидела меня – зарделась. Но следом явилась и Шариде.

– Откуда она здесь взялась?

– Мне ещё дядя Иван говорил, что когда стали грабить охотничий дом Юсупова, Шариде исчезла. Появились слухи, будто бы к дочери подалась. Как видно, люди правду говорили.

Шариде стала что-то громко говорить. Я не понимал ни слова, но тревога поселилась в сердце моём. Сулима закрыла руками лицо, а затем развернулась и убежала в дом. Меж тем Коваль перевёл мне слова шаманки: «Гонит она тебя, не желает видеть здесь». Я стоял, как оглушённый, и почти ничего не понимал. Очнулся, когда мы с Ковалем уже выходили из села. Тогда оно на татарский лад называлось Узень-Баш. Это уже после войны его переименовали в Счастливое.

Я слушал рассказ деда о том, как, опомнившись, стал он выспрашивать у Коваля, почему Шариде прогнала его. Ведь он, Василий, пришёл с чистыми намерениями. К тому же мать Сулимы знала его добрый десяток лет и не могла не догадываться о чувствах молодых людей. А такой срок – разве не доказательство верности и силы любви? К тому же брал бы в жёны женщину с ребёнком, а на такой поступок мало кто из мужчин был способен.

– Коваль, – продолжал дед, – выслушав меня, рассмеялся и громко сказал: «Чем ты слушал! Я ж переводил все её слова». Мне ничего не оставалось, как сознаться, что ничего не помню. Тогда он сказал, что Шариде сейчас меня спасла. Она утверждала, будто бы, если я покину Крым, то проживу долгую жизнь. В противном случае со мной случится большая беда.

Но когда любишь, разве важно, что случится когда-то в далёком будущем? Конечно же, нет! Я не внял увещеваниям матери Сулимы и попросил Коваля прийти сюда ещё раз. Он отказался. Я настаивал, но…

На следующий день пришёл один. Вызвал Сулиму. Она вышла вместе с мальчиком. Указав на сына, сказала – Ибрагим, когда вырастет, будет здесь хозяином, а не я. Она говорила по-русски плохо, и понять точнее сказанное ею мне было не под силу. Шариде не вышла на порог, хотя я чувствовал присутствие этой женщины. Она вещала устами Сулимы. И я снова потерял смысл услышанного…

Больше я сюда не приходил. Уехал домой, в родное село под Тулой. Вскоре женился. А что делать, не ходить же век холостяком! Было у меня два сына, работы каменщиком – сколько угодно… А потом началась война. Меня и старшего сына, Колю, взяли рыть окопы. Вместе с отступающей Красной Армией пришлось отходить… Потом вернулись домой, когда наши пошли вперёд. Но села не осталось – одни головёшки. Вся моя родня погибла.

Война, внучек, это самое страшное, что может случиться с народом и с тобой. Николая взяли в армию. Но, слава богу, он живым вернулся домой. Вскоре женился, детки пошли. Наше село охочих отстраивать не нашлось, мы осели в Туле. Но мне одиноко стало жить. И я решил поехать в Крым. Тогда здесь происходили большие перемены…

Узень-Баш я нашёл обезлюдившим. Татар выселили из Крыма, а новых переселенцев в их жилищах было очень мало. Это потом сюда понаехали люди… Я нашёл дом Сулимы, но понятно – был он пуст. Побродил по первому этажу, сходил на второй. И вдруг…

Неожиданно дед Василий остановился и стал вытирать рукой глаза. Я подумал, что ему грязь попала, но потом смотрю – плачет он. Пришлось ждать, пока он успокоится. Мне так неловко сделалось. Своим приездом я растревожил сердце пожилого человека. Ну сдалась мне эта Сулима! Не знал бы о ней ничего, ну и не знал бы…

Успокоившись, дед Василий продолжил, точнее сказать, закончил свой рассказ:

– Дверь на втором этаже оказалась открытой. Я вошёл в полутёмную комнату, где печь имелась. Возле окошка – низенький табурет. У татар тогда стульев я не припомню. А на нём голубиное перо лежит. Рядом – чистый клочок бумаги. Я поднял его и перевернул. Смотрю – слово нацарапано. Прочёл: «Васил».

Это Сулима со мной попрощалась. Кто же ещё мог помнить, что я голубями заведовал в охотничьем доме Юсуповых…

Дальше мы с дедом Василием шли молча. Снег хрустел под ногами. Но я ничего не слышал. Мне казалось, что я иду по бесконечному полю из белых голубиных перьев. Теперь многое, очень многое становилось ясным и понятным. Хотелось ещё что-то спросить, но я не решился.

Мой рассказ о Шариде соткан из множества мелких фактов, ставших мне известными за последние годы. Многочасовые беседы с дедом Василием, а также его «архив», состоящий из старых фотографий и писем, которым он позволил мне попользоваться, в конце концов сформировали в моей голове представление об этой неординарной женщине. Моя тетрадка, однажды извлечённая из подземелья, дополнила дедовы рассказы иным содержанием, которое я однажды совершенно справедливо назвал «двойным дном».