Лизаветина загадка (сборник) - Сергей и Дина Волсини

Я догадывался, что к тому времени он заработал прилично, чтобы не волноваться о хлебе насущном, но, зная Сашу, понимал, что причиной его отъезда была не страсть к ткачеству и не любовь к Европе; уж кого-кого, а Сашу никогда не прельщала жизнь за рубежом. Сколько денег не имей, там ты все равно эмигрант, пусть и богатый, – часто говорил он в ответ на чьи-либо восторженные впечатления о какой-нибудь стране. Я понял – раз он уехал, значит, опасался за свою сохранность. Скоро он сам вышел на связь и предложил увидеться, стал настойчиво звать в гости, мол, я обязан навестить старого друга, посмотреть, как он устроился на новом месте, а устроился он отлично, дом у него большой и место живописное, мне понравится. Это только подтвердило мои догадки – возвращаться в страну он не мог. Гостить у него я не стал, но в одну из своих поездок навестил его во Флоренции. Мы обедали в рыбном ресторане – а они во Флоренции самые дорогие, угощались средиземноморским тунцом и грильятой из красных креветок, сидели на старинных креслах с завитыми подлокотниками посреди хрустальных подсвечников, люстр и зеркал, и говорили о Сашиной новой жизни. Он изменился: как будто старался казаться тем же жирным гусем, но сам таким больше не был. Заказав водки и осушив графин почти в одиночку – тут я вспомнил, хотя и совсем некстати, как строг он был с выпивкой во времена нашей работы, сам капли в рот не брал и подчиненным не позволял, – он разоткровенничался. Сказал, что в душе у него поселился страх, до такой степени, что он спать не может без снотворного. Я не ошибся на счет его отъезда, он оказался фигурантом нескольких уголовных дел, и хотя за кругленькую сумму ему обещали, что их закроют в течение трех лет, он все равно ночами не спал. Мог поменяться следователь, могли вскрыться новые обстоятельства, могло прийти особое указание сверху – что угодно могло запустить процесс по новой, а это означало, что его станут искать через Интерпол и вернут в Россию. Он сказал, что когда садился в Москве в самолет, каждую минуту умирал от страха, что ему не дадут улететь, и чуть не свалился с сердечным приступом прямо в аэропорту. Я узнал, что его ткацкие фабрики в действительности не какие не фабрики, а два маленьких цеха, которые, если и производили что-то, то для того только, чтобы не простаивать. Тем не менее, видимо, по привычке, он с жаром рассказывал о планах: нашел каких-то молодых дизайнеров с родины, предложил отшивать у себя их коллекции, вот-вот должны были прийти первые заказы. Не знаю, как он собирался на этом зарабатывать, и не стал расспрашивать, мне показалось, он взялся за дело с одной-единственной целью – чтобы было, чем занять себя на чужбине. По большому счету, он проедал свой капитал и пытался получать от этого хоть какие-то радости, неизвестно ведь, сколько времени у него еще оставалось.

В местное общество они с женой вливались с трудом. Оба были уже не молоды, языка не знали, и с виду, сказать по правде, не слишком располагали к себе. Если Саша сходился с местными ради дела и для этих целей нанял себе помощника-итальянца, сопровождавшего его повсюду, то жена его, наоборот, всеми силами стремилась отгородиться от всего чужеродного и воссоздать здесь привычный московский уклад. Переезд их случился так внезапно, что она не успела толком собраться и впоследствии со смехом рассказывала, что, слава богу, сообразила захватить с собой главное, свою мать. Старушка была для нее оплотом спокойствия и воплощением прежней жизни с борщами, капустными пирогами и чаепитиями – напитком, которого итальянцы никогда не понимали. В тот же день я увидел обеих, когда после обеда Саша повел меня к себе. Он показывал дом, его живописные окрестности, а потом мы втроем с его женой пили кофе на маленькой пьяцетте ди Сан-Миньято, поблизости от места, где они жили. Мы сидели на веранде бара – все рестораны закрылись на сиесту, а я не хотел оставаться на ужин.

Жена у Саши была в том возрасте, когда любой более или менее приличный молодой человек вызывает у женщины волну чувств, просто оказавшись с ней рядом. Так было и со мной. Хоть я и ненамного младше нее, самое большее, лет на пятнадцать, она отнеслась ко мне как с сыну родному, всю дорогу смотрела на меня влажными растроганными глазами и чуть с ума меня не свела своим желанием обо мне позаботиться. Она отчаянно старалась не терять нить разговора и вставляла реплики, по большей части неуместные, из чего я понял, что она неважно разбиралась во всем, кроме того, о чем писали в журналах, которые они, на пару с матерью, выписывали сюда из России. При жене Саша вел себя по-другому, теперь в его словах появились хвастливые нотки, он всеми силами убеждал меня в том, до чего хорошо им тут живется, и вытягивал из меня комплименты их дому и их образу жизни. Особенно он нахваливал жену. Сказал, что ее тепло приняли соседи, а хозяйка мясной лавочки оставляет для нее лучшие куски, что она полюбила копаться в саду, совершать прогулки по утрам и готовить лазанью, только вот велосипед никак не освоит, все бы ей на джипе да с водителем, а здесь это не очень принято, да и дом стоит в таком месте, что по узким улочкам на джипе не пролезешь. Они беспрестанно звали к себе друзей, и кто только не побывал у них за это время – Сашу гости в доме не тяготили, а жене доставляли радость, она с упоением возилась с ними и обзавелась собственной программой экскурсий на любой вкус. Саша прямо-таки настаивал, чтобы и я при случае отправлял к ним своих знакомых, путешествующих по Италии, – жену это развлекало, и он старался, чтобы дом всегда был полон людей. Меня так вообще, они приглашали приехать со всей семьей на летний отпуск, а когда я отговорился занятостью, предложили моей жене приехать с детьми и, пока я работаю, чувствовать себя здесь как на летней даче.

Вот почему, когда передо мной возник Гриша, я сразу подумал о Саше и больше даже о Виктории, Сашиной жене – если ее желание заботиться о неоперившихся туристах никуда не делось, я мог бы предоставить ей подходящий экземпляр. Я рассчитывал, что она подскажет какую-нибудь удачную недорогую квартирку на первые пару недель, но все оказалось еще лучше – она приглашала Гришу пожить у них. Я раздумывал, но позвонил Саша и настойчиво попросил меня принять предложение и отправить парня к ним, дескать, после того, как сын уехал на стажировку в Швейцарию, жене совсем одиноко, и приезд Гриши будет как нельзя кстати. На том и порешили.

Гриша для приличия поотнекивался, мол, это неудобно, но я видел, до чего он был рад – всегда приятно, когда на чужой земле тебя встречает свой человек, к тому же, дом этот, мало того, что стоял на возвышенности посреди живописных холмов, так еще и находился у самого центра – пять минут до площади Микеланджело и смотровой площадки с лучшими видами на город, пятнадцать до набережной реки Арно, до Понте Веккьо, а там уж и Давид, и галерея Уффици, и все то, ради чего и едут во Флоренцию. Я показал Грише фотографии, сделанные во время поездки. Что и говорить, виды там и впрямь головокружительные, взгляд у него загорелся, как будто он уже стоял там и смотрел на все своими глазами; мы оба пускали слюнки, представляя, как он будет сидеть наверху, глазеть на терракотовые купола соборов и попивать крепкий итальянский кофе.

Я был доволен, что ему не придется ютиться в гостиничном номере и что первое время он будет на попечение моих друзей, хотя, если б и не так, я все равно был бы за него спокоен: передо мной стоял уверенный молодой человек, который твердо знал, чего хочет, и, случись что, сумел бы за себя постоять. Глядя на него, я подумал, что родители напрасно переживают. Лично я не сомневался, что его ждет полная впечатлений поездка, которая, как это бывает в юности, перевернет его жизнь и станет отправной точкой для многих следующих лет. Он колебался лишь в выборе университета, и мы договорились, что будем на связи и он сможет посоветоваться со мной в любую минуту. Помню как сейчас последний совет, который я дал ему на прощанье – делай, как подскажет тебе сердце, и не ошибешься.