Замри, как колибри - Генри Миллер

«On y va?»

«Oui»[91].

И ни один не трогается с места.

Я, конечно, понимаю, что подобные безответственные мысли и высказывания едва ли в духе тевтонской традиции. И даже американской, насколько я знаю своих сограждан. Но разве вам не доставляет удовольствия читать такое? А если даже все это полная ахинея, то, что вы читаете, – что с того? По крайней мере, вы знаете мою позицию. А у вас, есть у вас твердая позиция? Докажите!

Давным-давно, когда я с веселием писал «Черную весну», я уже упивался сознанием того факта, что мир вокруг меня рушится. Я подозревал об этом с того времени, как достаточно вырос, чтобы задумываться о происходящем. Потом я открыл для себя Освальда Шпенглера. Он подтвердил то, в чем я в душе был уверен. (А сколько по-настоящему отличных часов провел я, читая его, читая о «закате Европы». Честно скажу, читать «Бхагавадгиту» было не так занимательно. Отличное, бодрящее чтение.) Не был я тогда и настолько дерзок, чтобы сказать, подобно Рембо: «Moi, je suis intact!»[92] Мне было все равно, уцелел я или тоже гибну. Я присутствовал на представлении под названием «Крушение нашей цивилизации». Сегодня распад происходит еще быстрее, спасибо нашей технической оснащенности и производительности. Ныне всякий пишет об этом, даже наши дети-школьники. Но это их не слишком-то забавляет, вы заметили?

Мой совет: на те несколько лет, что нам остались, – плюньте на все, живите себе в радость. Пишите акварели, например. Совсем не обязательно ставить под картиной свое имя, если не хочется. Просто рисуйте их одну за другой, удачные, неудачные, никакие – это не важно. Нерон играл на скрипке, глядя, как горит им подожженный Рим. Куда лучше рисовать акварели. Вы никому не причиняете зла, не привлекаете к себе ничьего внимания, не сотрудничаете с врагом. Ночью сладко спите, а не ворочаетесь в постели до утра. Может, у вас и аппетит улучшится. Может быть, вы даже грешить станете с бóльшим пылом – я имею в виду, с бóльшим удовольствием.

В этом своем импровизированном вступлении я пытаюсь сказать, что при любых обстоятельствах люди менее суматошные успешней спасают то, что стоит спасать, – а задумывались вы когда-нибудь над тем, много ли есть на свете такого, что стоит спасать? – нежели те, кто командуют нами, думая, что у них на все есть ответ. Когда вы решаетесь заниматься такой простой, невинной вещью, как, например, акварельная живопись, то до некоторой степени избавляетесь от мучений, причиняемых обезумевшим миром, частью которого вы являетесь. Что бы вы ни изображали: цветы, звезды, лошадей или ангелов, вы начинаете с уважением и восхищением относиться ко всем элементам, составляющим нашу вселенную. Вы не называете цветы друзьями, звезды – врагами или лошадей – коммунистами, а ангелов – фашистами. Вы принимаете их такими, какие они есть, и славите Господа за то, что Он их такими создал. Вы не стремитесь улучшить мир или хотя бы себя. Вы учитесь видеть не то, что хочется видеть, но то, что есть. И то, что есть, в тысячу раз лучше того, что, как вам кажется, могло или должно было бы быть. Сумей мы прекратить попытки переделать вселенную, мы увидели бы, что мир куда лучше, чем мы его себе представляем. В конце концов, мы владеем им всего несколько сот миллионов лет, иначе говоря, только начинаем его узнавать. И даже продолжай мы в том же духе еще миллиард лет, нет никакой уверенности, что в итоге познаем его. В начале, как и в конце, он остается тайной. И тайны полна каждая, даже самая малая, частица вселенной. Это никак не связано с размером или расстоянием, величием или удаленностью. Все зависит от вашего взгляда на мир.

Каждый раз, когда мы создаем произведение искусства, возникает вопрос: «А нет ли тут чего-то такого, что не видно с первого взгляда?» И ответ всегда бывает положительным. В самом скромном предмете мы можем найти то, что ищем, – красоту, истину, божество. Художник не творит их, он их открывает в процессе создания картины. Когда это становится ему понятно, он способен продолжать без риска совершить грех, потому что тогда он еще и осознает, что ничего не изменится, напишет он свою картину или нет. Человек поет не потому, что надеется в один прекрасный день выйти на сцену в опере; он поет потому, что радость переполняет его сердце. Это прекрасно – слушать замечательную оперу, но еще прекрасней – повстречать на улице счастливого бродягу, который не может не петь, потому что у него радостно на душе. И этот ваш счастливый бродяга вовсе не ждет, что ему за исполнение кинут монетку. Он и не знает, что значит слово «исполнение». Не денег ради человек делится своей радостью – она всегда только дарится.

Чего хотелось бы каждому, а художнику больше всех, – это, полагаю, зарабатывать на жизнь любимым делом. У некоммерческого художника шансов выжить не больше, чем у помойной крысы. Чтобы остаться верным своему искусству, он вынужден идти на компромиссы в жизни, нищенствовать и влезать в долги, искать богатую жену или горбатиться на какой-нибудь дурацкой службе, приносящей жалкие гроши.

Если только вы не виртуоз по части занять и выклянчить, есть предел тому, сколько можно получить подобным методом. Возможность жениться на богатой выпадает раз в жизни, если вообще выпадает. Обыкновенная же участь – это найти такую работу, которая позволяла бы сводить концы с концами и в то же время оставляла несколько часов в неделю, необходимых для занятия искусством.

Недавно мне пришло в голову, что я мог бы добывать скромную сумму, достаточную, чтобы удерживаться на плаву, продавая акварели, которые рисую в минуты отдыха. Я не прикидываюсь профессиональным художником; не считаю, что мои работы представляют какую-то ценность как произведения искусства. Но мне нравится писать акварелью и нравится думать, будто все, что бы художник ни делал по призванию, интересно и, может, представляет собой откровение. Я также знаю, что, если после смерти получу какую-то известность как писатель, эти акварели, которые я рисую для собственного удовольствия и удовольствия друзей, будут иметь реальную ценность. Вместе с записными книжками и дневниками они довершат облик писателя.

Подстегиваемый настоящей нуждой, продолжительной и квазиотчаянной, я решил предвосхитить момент смерти и предложить это посмертное наследие сейчас. Я не назначаю цену этим картинам, если можно их так назвать. Я предлагаю их при договоренности, что покупатель может назначить свою цену. (Если позже я найду способ самому печатать свои книги, сделаю то же самое.) Главное – то, что, сколько бы денег я ни выручил, это залог будущего, моего будущего как писателя. Рисовать акварели для меня во многом забава; это помогает расслабиться. Иными словами, помогает почувствовать себя счастливым, полным энергии и жизни, а это необходимое условие для творчества.

Чтобы дать предполагаемому благодетелю представление о моем интересе к акварели, я при сем прилагаю главу из «Черной весны» под названием «Мой водяной знак – ангел». Из нее будет видно, что мания акварели завладела мной лет пятнадцать назад. Сегодня она сильней, чем всегда. Вполне вероятно, что, прежде чем умру, я стану, что называется, художником в дополнение к профессии писателя. Почему нет? Доктор Мэрион Сушон из Нового Орлеана только начал писать в возрасте шестидесяти лет после тысяч успешно проведенных им хирургических операций.