Голубиная книга 2 - Ирина Боброва

средств, что у царя у самого сметка финансовая образовалась, и, без скромности сказать, недюжинная. Только Власий — царевич радовал, да и тут без подвоха не обошлось. Оказался он вовсе не сыном Вавиле, а подкидышем. И не Власием звали его, а Велесом, богом скотьим, ответственным за всё зверьё. Как пришло время прямое своё назначение исполнять, так он поближе к рабочему месту перебрался — в Ирий, сад райский. Оттуда — де хозяйство звериное обозревать удобнее.

Опечалился Вавила сначала, но потом, отогнав воспоминание, для себя решил: при родах царицы Кызымы присутствовать лично, дабы опять какой путаницы с детьми не случилось. Встряхнулся он, на гостей глянул. Испанцы восторженно охали, любуясь замком. А Горыныча видно посчитали скульптурой, на манер горгулий к крыше прилепленной. Усмехнулся царь и уже хотел зятю своему, воеводе Потапу знак дать, чтоб тот платком махнул, Горынычу просемафорил, да вылетел тут из лесу гонец. Взмыленный весь, будто он лошадь на себе вез, а не наоборот было.

— Царь! Царь — батюшка!!! — заорал молодой воин издали. — Сын! Сын у вас народился!!!

Глава 6

Тут уж ни о какой экскурсии и речи быть не могло. Повернул царь лошадку тяжеловозную, да в Городище прямой дорогой помчался, ну и гости, пир праздничный предчувствуя, за ним последовали.

В столице лукоморской уж гулянье вовсю — по случаю рождения наследника. Народ на улицы высыпал, люди песни поют, пляшут. Вавила по улицам проскакал, у терема царского спешился и бегом по лестнице на крыльцо взбежал. Но не успел двери резные толкнуть, как за спиной раздался вой бабий и причитания. Обернувшись, царь — батюшка до того растерялся, что замер с выпученными глазами. Происходящее — то видит, а вот как реагировать — не сообразит. Ожидал он царицу в постели найти, родами утомлённую, но та уже по двору шмыгает, коня седлает. А за ней следом — вот диво — то! — няньки да мамки строем носятся, плачут, причитают в голос.

Царь рот разинул, не знает, что сказать, стоит — пень — пнём, ничего не поймёт. Бояре и челядь домашняя тоже в общей суматохе растерялись. А гости иноземные, те и вовсе стоят, открыв рты, дивятся странным лукоморским порядкам. Толмач при испанцах был, так он потихоньку переводил, чего там бабы вопят — причитают:

— Ой, да дитятко малое убьёшь!

— Боятся дуэньи, что бамбино муэртэ…

— Ой, да рано царевичу на коня садиться!

— А теперь воют, что инфанто коррида баста…

— Ой, да как же в наездники дитятко, ежели час от роду!

— Бамбино но матадоро, но тореадоро…

Кызыма в причитания нянек напрочь игнорировала, упряжь конную с крюков снимала себе преспокойненько, да лошадь седлала. Заметив удивлённый мужев взгляд, только бросила коротко:

— Батыр конь привыкать якши.

Тут и перевода не понадобилось, испанцы сами всё поняли, давай шляпы в воздух кидать:

— Виват кабальеро! Виват инфанто!

Присмотрелся Вавила, и ахнул: сын новорожденный за спиной у жены болтается, полотенцем привязанный.

— Кызымушка, неужто ты ребёнку коня поспокойней не могла выбрать? — Ужаснулся царь— батюшка, грозно взглянув на супругу. — Зачем Сивку седлаешь? Вон же стоит конёк потешный аглицкий — поня в попоне — его и бери.

Кызыма, только мужев грозный голос услышала, сразу на хызрырский перешла:

— Ищак секир башка! Шашлык — кляча джок! Тулпар тары кур!

— Вот натура хызрырская, всё бы им кур тырить, — вздохнул воевода Потап. — Да неужто в Лукоморье для царского сына дичи достойной не найдётся? Чего ж сразу в птичнике разбой учинять?

— Она не про курей, она о коне богатырском лопочет, — объяснил богатырю толмач. — По хызрырски тулпар — это как Конь — Огонь по — нашему.

Кызыма, когда мужа рядом не наблюдалось, по — лукоморски хорошо понимала, да и лопотала по — нашему сносно. Не то, чтобы очень, но понятно. Однако когда ей выгодно было, напрочь забывала об этом, сразу дурой прикидывалась. И ведь не скажешь царице, что дура она! Попробуй — ка, скажи, ежели сразу кривой хызрырской сабелькой у лица размахивает? Вот и сейчас за саблю схватилась. Ну, Вавила тон сбавил, на пару октав ниже заговорил.

— Да что ж ты, Кызымушка, сразу сабелькой аргументируешь? Оно и без сабельки понятно, что не девку, богатыря воспитывать будем.

— Якши царь, малайка батыр!

— Батыр, Кызымушка, батыр, — кивнул Вавила. — Обязательно батыр, но пусть он у нас хоть с годик ребятёнком побудет, а? Что ж сразу на коня садить, может, денёк — другой в колыбельке полежит?

— Джок! — отрезала Кызыма, продолжая седлать горячего жеребца.

Тут, к счастью, Василиса Премудрая подоспела. Услышав радостную весть, старшая царевна немедля ни минуты поспешила к царскому терему, с братом новорожденным познакомиться. По пути Елене Прекрасной, младшей сестре весточку передала. Еленушка, при полном параде, в сарафане на кринолине, со шлейфом, завитая да напудренная, как раз из дому выходила — визиты наносить. Марья Искусница, тоже новость услышала. Она на телеге самоходной специально мимо дома Елениного ехала. Сёстры быстро погрузились и втроём к батюшке прибыли.

Царь Вавила, увидев старшую дочь, вздохнул с облегчением: она имела подход к своенравной царице, как — то ей удавалось убедить Кызыму в своей правоте. Вот и сейчас, едва заслышав, о чём речь, Василиса Премудрая тут же вмешалась:

— Да на коня только после того садят, как дитё в люльке покачается. Качанье это шибко полезное, ибо вестибулярному аппарату посвящается. Вот после люльки мальчонка не то что на коне удержится, а сразу по канату ходить начнёт.

— Канат — джок, седло якши, люлька пусть, — согласилась Кызыма и, развязав на плече полотенце, отдала ребёнка падчерице.

— Ой, какой хорошенький, — улыбнулась Василиса, протягивая братца Елене Прекрасной.

— Только нерусский, прям кыргызёнок — плисовы штанишки, — безапелляционно заявила та и, поскольку годов Еленушке жизнь добавляла, а ума нет — видимо, красотой компенсируя — царевна прямолинейно спросила:

— А ты, батюшка, уверен, что сын — то твой? Уж больно чёрен.

— Мелешь, чего не ведая, — сердито проворчала Марья Искусница, забирая новорожденного из рук младшенькой. — Каким же ему быть, ежели у него мать хызрырской национальности? Подарок — то я давно приготовила — доставайте — ка из самоходной машины люльку механическую, — распорядилась Марья.

— Ой, а у меня тоже подарок есть! Птица дивная, заморская. — Елена Прекрасная в ладоши захлопала и взвизгнула, будто ей не сорок лет было, а четыре. Подбежала она к телеге, достала клетку, платок с неё сдёрнула и объявила:

— Вот, диковина невероятная! Чудо, какая умная — сказки может сказывать!

В клетке птица здоровенная сидела, сама