Зимняя жертва - Монс Каллентофт

«Я не так много знаю, фрекен Форс. То, что я вам рассказал, знали тогда все в поселке, но большинство из нас уже умерли или ничего не помнят. Кому охота вспоминать плохое? Сумасшедшим? Такие люди и события — как заметки на полях жизни. Конечно, мы видим их, но вспоминаем редко или же вовсе никогда».

«Ну а потом — после того, как он переехал в квартиру?»

«Чего не знаю, того не знаю. Последние несколько десятков лет я интересовался только своими собственными делами. Он ловил мячи. Когда мне доводилось видеть его, он выглядел благополучным и чистым. Должно быть, кто-то заботился о нем».

Малин садится в машину, поворачивает ключ зажигания.

Пешеходный туннель в зеркале заднего вида быстро сжимается до маленькой черной дырочки.

Малин тяжело дышит.

Должно быть, кто-то заботился о нем, но кто?

Я закрываю глаза. Мне три года. Я чувствую теплые мамины руки на своем теле. Она щупает мою пухлую грудь, теребит меня за нос, трогает мой круглый живот. Так тепло и щекотно, и хочется, чтобы это никогда не кончалось.

Ищи дальше, Малин, ищи…

На входе в полицейский участок ее встречает холодный, раздраженный взгляд Зака. Он кричит на нее, пока она идет к своему столу в открытом офисном помещении. Юхан Якобссон кивает со своего места. Бёрье Сверда нет.

— Малин, ты знаешь мое отношение к твоим самостоятельным рейдам. Я пытался звонить, но твой мобильный все время выключен.

— Это было срочно.

— Малин, заехать и забрать меня из участка заняло бы не больше времени, чем подцепить шлюху на Реепербан. Сколько бы времени ты потеряла, если бы завернула сюда? Пять? Десять минут?

— Шлюху на Реепербан… Что может ответить на это женщина, Зак! Хватит дуться. Лучше сядь и выслушай меня. Не пожалеешь!

— Ладно, Малин. Что ты хочешь сказать?

Выслушав рассказ об отце Бенгта Андерссона и той жизни, которую он создал своим домашним, Зак качает головой:

— Человек — то еще животное, а?

— В архивах нашли что-нибудь?

— Нет пока. Но теперь все проще — они будут знать, что искать. У него не было судимостей, но это понятно: ему было только четырнадцать, когда это случилось. Нам нужно всего лишь подтвердить сказанное стариком. Дело пойдет быстрее. К тому же сегодня утром его официально объявили умершим, и я узнал имя работника социальной службы в Юнгсбру. Это некая Рита Сантессон.

— Ты говорил с ней?

— Очень коротко, по телефону.

— Собираешься туда? Подвези меня, мне опять надо в Юнгсбру.

— Какого черта, Малин, ты опять хочешь отколоться? Ведь мы работаем вместе, и прокатиться в Юнгсбру было бы весело.

— А остальные?

— Они закончили с обходом квартир и помогают отделу краж. В эти выходные ограбили виллу директора «Сааба», как будто украли картину какого-то художника… американского… Харвул, что ли. Стоит миллионы.

— Уорхол.[27]Так значит, ограбление директорской виллы важнее всего этого?

— Ты ведь понимаешь: он был просто одинокий толстяк, живший на пособие. Вот будь он хотя бы министром иностранных дел…

— А Карим?

— Журналисты успокоились, успокоился и он. А украденный Уорхол, глядишь, попадет в «Дагенс нюхетер».

— Поедем поговорим с Ритой Сантессон.

Вид у Риты Сантессон такой, будто она вот-вот развалится у них на глазах. Вязаный светло-зеленый свитер висит на ее тощем теле, а ноги как две палки, вставленные в бежевые вельветовые брюки. Щеки ввалились, глаза влажно блестят в свете люминесцентной лампы, а волосы давно утратили всякий цвет. На стенах желтые тканые обои и репродукции картин Бруно Лильефорса:[28]косуля в снегу, лиса охотится за вороном. Жалюзи опущены, как будто хозяйка кабинета хочет отгородиться от реальности.

Рита Сантессон кашляет, тем не менее когда она бросает перед ними на потертую сосновую столешницу черную папку с именем и персональным номером Бенгта Андерссона, в этом движении чувствуется физическая сила.

— Это все, что я способна вам дать.

— Вы разрешите нам снять копию?

— Нет, но перепишите от руки то, что вам надо.

— Мы не помешаем здесь?

— В этой комнате я принимаю клиентов, вы можете посидеть в буфете.

— Но потом нам нужно будет с вами поговорить.

— Тогда давайте сейчас. Собственно говоря, мне почти нечего рассказывать.

Рита Сандерссон опускается на свой мягкий стул и указывает на пластмассовые оранжевые стулья для посетителей. Она кашляет — глубоко, легкими.

Малин и Зак садятся.

— Ну и что же вы хотите знать?

— Каким он был? — спрашивает Малин.

— Этого я не знаю. Он бывал у меня несколько раз, всегда с отсутствующим выражением лица. Принимал антидепрессанты. Говорил не много и производил впечатление очень замкнутого человека. Мы хотели дать ему пенсию по инвалидности, но он категорически отказался. Думал найти свое место в жизни. Вы же понимаете, за надежду человек держится до последнего.

— Это все? Были ли у него враги, недоброжелатели?

— Нет, ничего такого. Он не имел ни врагов, ни друзей. Так сказать…

— Ничего? Постарайтесь вспомнить, — настаивает Зак.

— Да, он спрашивал про свою сестру. Но это не в нашей компетенции — я имею в виду поиски родственников. Не думаю, что он решился бы обратиться к ней лично.

— Где живет его сестра сейчас?

— Здесь все есть. — Рита Сантессон указывает на папку.

Потом она поднимается и кивает на дверь.

— С минуты на минуту жду клиента. Буфет вниз по коридору, если у вас больше нет вопросов.

Малин смотрит на Зака. Он качает головой:

— Тогда все.

— Вы уверены, что вам больше нечего нам сказать? — спрашивает Малин, вставая.

— Мне не хотелось бы больше говорить об этом.

Внезапно в ее облике появляется сила. Даже больной тигр — хозяин в своей клетке.

— Не хотите говорить об этом? — с трудом произносит Зак, будто выдавливая из себя слова. — Он был убит. Повешен на дереве, будто негр, которого линчевали. А вы не хотите говорить…