Альбигойские войны 1208—1216 гг. - Николай Осокин

Когда призванный капеллан прочитал графу эти условия, Раймонд разразился смехом, «будто от великой радости», и показал бумагу своему кузену, королю арагонскому.

– Вот дикие предложения, которым меня заставляют повиноваться, – проговорил он с негодованием.

Пробежав глазами бумагу, король горько улыбнулся.

– Вам прекрасно отплачивают за вашу верность, – заметил дон Педро.

Недолго думая, Раймонд решился бежать; король одобрил это и сам согласился сопутствовать ему. Оставив у себя хартию, не сказав ничего легатам, король и граф в эту же ночь тайно исчезли из города[75]. Через Монтабан и Муассак Раймонд поскакал без оглядки в Тулузу. Теперь легаты считали себя вправе произнести последнее слово. Собор отлучил Раймонда и торжественно объявил его отступником и врагом Церкви; его владения и имущество объявлялись собственностью каждого желающего ими воспользоваться. Но собор знал, что, в силу прежних предписаний Иннокентия, всякие дальнейшие меры легатов относительно Раймонда должны быть утверждены самим папой.

Потому они послали в Рим одного аббата с донесением о всем происшедшем в последнее время и о своих решениях. В апреле 1211 года Иннокентий отвечал согласием на меры легатов в циркулярах к архиепископу Арльскому и всему местному духовенству. «До сих пор, – пишет папа, – мы были убеждены, что благородный Раймонд, граф Тулузский, последует нашим увещеваниям и окажет Церкви то почтение, какое должен оказать ей всякий католический государь. Между тем, прельщенный дурным советом, он не только обманул наши ожидания, но со злобой противился всяким предначертаниям Церкви и без стыда презрел свои обещания и клятвы. Потому наш почтенный брат, епископ Узеса, и возлюбленный сын аббат Сито, легат Церкви апостольской, произнесли против него отлучение, согласно совету многих прелатов, вследствие его явного ослушания; мы же сим апостольским посланием приказываем вам как можно успешнее распространить это решение по вашим диоцезам и непременно привести его в исполнение согласно требованиям церковного устава»[76].

В тот же день в Риме сделаны были распоряжения об удалении архиепископа д’Оша, Бернара де Лабарта, и епископов Каркассона и Родеца. Иннокентий писал лично архиепископу о том, что действия его слабы, что теперь епархия его, наводненная еретиками, нуждается не в таком пастыре, что теперь, к сожалению, настало время, когда надо напрягать одинаково и светские, и духовные орудия. Легат Арнольд должен был предложить архиепископу очистить место и искать другое лицо, более энергичное и деятельное. Епископ Родеца получил такого же рода послание; курия ссылалась на его старость как причину бездеятельности. Действительно, ему было уже за 60 лет; в случае сопротивления ему грозили принятием дисциплинарных мер. Одному из местных епископов было поручено принять вместе с легатом должные меры по этому вопросу. Ему же было приказано свергнуть епископа Каркассонского, на которого, как видно из письма, он же и доносил в Рим. Через 8 дней капитул должен был законно избрать нового епископа, более полезного; все сопротивление и всякие возмутители должны караться церковными мерами[77].

Капитул Каркассона получил такую же грамоту с напоминанием, что он должен избрать себе пастыря по существующим законам и каноническим обрядам, именно такого, который мог бы вынести не только почести, но и всю тяжесть своего звания[78]. Из всех этих распоряжений Иннокентия видно, что он действовал в пределах законности, что он смещал епископов, как не соответствовавших тогдашним стремлением Церкви, что, считая себя за верховного цензора, он не дозволял себе поступать самовластно, предоставляя по всем юридическим формам избрать тех лиц, которых пожелают на месте. Такому примеру следовали и позднейшие первосвященники. Замечательно, что если предписания Иннокентия относительно епископов были исполнены, то архиепископ продолжал еще сидеть на своем месте несколько лет. В Риме между тем принимались все необходимые меры к успешному окончанию войны с тулузским государем, войны, теперь неминуемой.

Раймонд также со своей стороны не оставался без дела и не допускал застать себя врасплох. Он хорошо понимал, что теперь у него с Монфором начнется смертельный бой. Только теперь, зимой 1211 года, ясно очертились интересы и пути противников, только теперь Монфор бесцеремонно раскрывает свою политику. Раймонд понимал радость своего врага, которому теперь была открыта дорога в его государство, и перед неприятельским нашествием тулузский граф cделaл воззвание ко всем подданным своих доменов. На его зов откликнулись прежде всего тулузцы. Тотчас по приезде в столицу он велел особым глашатаям читать грамоту легатов по всем рынкам и площадям своих городов. Когда в Тулузе услышали ее позорные условия, то чувство оскорбленного негодования в одно мгновение охватило все сословия. И рыцари, и гpaжданe, и простые вилланы говорили единогласно, что они лучше согласятся погибнуть или лишиться свободы, чем так страдать и обратиться в ничто.

Горожане понимали, что грамота делает всех их рабами Монфора и католических прелатов. Грамоту эту успели прочесть во всякой деревне, считавшейся в зависимости от графа Тулузского, во всяком замке, ему подвассальном. Католики и еретики соединились в одном патриотическом чувстве, в любви к своей родине. Жители Муассака и Агена объявили, что они скорее своей родной рекой поплывут в Бордо, чем признают власть попов или французов (ni barrau, ni Franses), и если графу угодно, то они выселятся вместе с ним в другую страну, всюду, куда он хочет. В Монтабане и других городах говорили в том же духе. Граф велел благодарить их за такие чувства. Он приказал изготовить письма во все концы своего государства насчет приготовлений к войне. Он поднимал Альбижуа и Каркассон против Монфора; он просил помощи у самостоятельных графов Беарна, Комминга, де Фуа, аквитанских сеньоров, Саварика и Молеона. Все они тогда же предложили ему свои услуги от всего сердца[79].

Тулузских католиков в этом общем патриотическом движении занимало одно – церковное отлучение. По настоянию властей оно было снято епископом Фульконом[80]. Приготовления Раймонда были закончены к началу поста, но он не хотел первым приступать к военным действиям.

Такую же деятельность развивали и в лагере крестоносцев. Арнольд, понимая, что предстоящая кампания важнее всех прочих, заботился об увеличении войска. Он послал епископов вербовать крестоносцев во Францию и Германию. Тот самый епископ Тулузский, который только что снял отлучение со своих сограждан, прибыв к легатам, принял на себя поручение проповедовать новый поход во Франции. Фулькон был типом ловкости и изворотливости провансальца. Он, умея льстить и ладить с тулузцами, также сумел найти для них страшных врагов. В лагерь Монфора прибыл славный между тогдашним рыцарством епископ Парижский. Вместе с ним приехали и другие вельможи, известные своими подвигами, приключениями, храбростью. То были: Петр, граф д’Оксера; Роберт де Куртне; Адольф, граф Монса; Юлий, граф Майенна и Энгерран де Куси, потомок знаменитых сеннских баронов. Вслед за их отрядами шли и ехали новые толпы воинов и пилигримов, блистательные рыцари, бароны, князья и графы, в парче, золоте, камнях, но чаще в железе, на высоких боевых конях. И главной приманкой, поднявшей это воинство, была проповедь Фулькона Тулузского[81]. Плоды его измены должны были стать ощутимы для тулузцев. Между знатными рыцарями появился, наконец, хотя и ненадолго, угрюмый, злой и вечно одетый в броню пленитель Ричарда Львиного Сердца – Леопольд, герцог Австрийский. Весь этот блеск тогдашних военных знаменитостей сосредоточился в Каркассоне почти в одно время, около первых чисел марта. Пост уже давно начался, и в это время обыкновенно открывались кампании против альбигойцев, обязательные для каждого крестоносца по крайней мере в течение сорока дней.