Тень моей любви - Дебора Смит

Бабушку Дотти застали врасплох.

– Я, ну, хм… я должна, на…

– Ты, похоже, свободна, невестка, – решительно заявила прабабушка, закрепляя успех. – Можешь нас отвезти. Мне жаль только, что Элизабет влезла в это.

– Ну, хорошо, хорошо. Тише, – сказала бабушка Дотти. – Только замолчите, пожалуйста. – Она нервно закурила.

Дедушка попытался спасти положение:

– Дело в том, что я никак не могу сегодня поехать в Атланту, – сказал он. – Но вы ни в коем случае не можете отправиться туда одни, без мужчин. Это небезопасно.

Папа кивнул:

– Правильно.

– Вот выход из положения! – бабушка указала на Рони. – Никто не тронет бедную дряхлую Алису в присутствии нашего рыцаря. Он ведь может поехать.

– А когда Элизабет споткнется о свою палку, – не осталась в долгу прабабушка, – он может понести ее, как мешок с конским навозом.

– Лучше беги, – шепнула я Рони.

Он растерянно смотрел на меня. Но было слишком поздно.

Держа правой рукой руль так крепко, что побелели костяшки пальцев, а левую с дымящейся сигаретой положив на приоткрытое окно машины, бабушка Дотти вела свой большой пикап. Выражение ее лица наводило на мысль о статуе Свободы.

Рони повезло. Он сидел рядом с ней на переднем сиденье и, казалось, был полностью поглощен проносящимися видами. Интересно, о чем он думал, глядя в окно. Я слышала, как папа, перед тем как мы уехали, заверил его, что за поездку заплатит, как за день работы на ферме.

– Да это же просто развлечение, мистер Мэлони, – возразил Рони.

– Поверь мне, это будет нелегко, – сухо ответил папа.

Так и было, по крайней мере для меня. Я сидела в буферной зоне между бабушкой и прабабушкой, сложив руки на коленях.

– Конечно же, – рассказывала бабушка Элизабет, – у меня, как у секретаря Общества английских цветоводов, было почетное место на банкете после просмотра фильма. Тогда Лоуренс Оливье еще не был пожалован королевой в сэры, а был просто мистером. Так вот, она и Лоуренс подошли, я протянула руку и сказала: “Мисс Ли, я счастлива приветствовать вас в Атланте”. Вивьен Ли пожала мне руку и улыбнулась прелестнейшей улыбкой.

“О! – сказала она мне. – Как приятно услышать голос родины. Как мило с вашей стороны”.

Бабушкин рассказ о премьере “Унесенных ветром” я слышала бесконечное количество раз. В свое время она написала об этом целых две страницы в городском еженедельнике “Трилистник”. И каким великолепным был кинотеатр, и как сама Маргарет Митчелл расписалась на бабушкиной программке, и так далее и тому подобное.

Бабушка закончила свой рассказ, вынула из сумочки черепаховую пудреницу, пригладила уложенные короной волосы, мазнула по губам помадой и посмотрела на свое старое дряблое лицо так, будто все еще можно было вернуть.

Между тем прабабушка смотрела в окно с таким безразличием, как будто бы ее слуховой аппарат был выключен. Неожиданно она пробормотала:

– Она сошла с ума.

– Прошу прощения, – удивилась бабушка.

– Вивьен Ли, – фыркнула неугомонная старуха. – Стала абсолютно ненормальной перед тем, как умерла.

– Неправда!

– А Маргарет Митчелл вообще – маленькая мышка-свистушка. Украла сюжет у старого вояки, рассказывавшего ей в детстве разные истории, – и рада. А ты, старая лгунья, сама подписала свою программку. Ты вообще все выдумала.

Бабушка Элизабет протяжно вздохнула и громко сказала:

– Останови машину, Дотти. Дай мне выйти. Я пойду пешком.

* * *

Бабушка частенько требовала, чтобы ее выпустили из машины, когда она ехала с прабабушкой. Особенно она любила это делать в дождь, в снег, в центре городка, желательно в пробке. Мы мчались со скоростью семьдесят миль в час, почти как экспресс, между двумя потоками машин и грузовиков.

– Выпусти меня, Дотти!

Бабушка Дотти затянулась сигаретой, видимо, считая про себя до десяти, и энергично выпустила кольцо дыма в открытое окно машины.

– Потом, – сказала она, – вот только доеду до места, где можно остановиться.

– Да выпусти ты эту старую кокетку, – беспечно махнула рукой прабабушка, – ее никто и не звал с собой.

– Я прекрасно знаю, когда мое присутствие нежелательно, – сказала бабушка, и подбородок у нее затрясся.

– Вот и славно, – крикнула прабабушка. – Давно бы выметалась отсюда!

Я научилась отвлекать их внимание. Надо было как-то сменить тему. Я перегнулась через спинку переднего сиденья.

– Бабушка, мы зайдем в магазине в кондитерский отдел, купить эклеров?

– Посмотрим, горошинка, – сказала бабушка Дотти.

Я тронула Рони за плечо. Он обернулся.

– Они названы в мою честь, – пошутила я. – Слышишь? Э-Клеры.

В уголке его рта мелькнула улыбка. Он бросил взгляд на надувшихся старушек на заднем сиденье и открыл было рот, чтобы что-то сказать, но прабабушка неожиданно заявила:

– Они евреи, знаешь?

– Эклеры евреи? – спросила я осторожно. Я не так-то много знала о евреях вообще и еврейской кухне в частности – все возможно. Зато тему сменить удалось блестяще.

– Да нет, – с досадой сказала прабабушка. – Хозяева магазина “Рич” венгерские евреи. Хорошие люди, – добавила она, – образованные, интеллигентные. – Она помолчала. – В отличие от некоторых.

– Одна из моих теток еврейка, – заявила бабушка Элизабет.

Мы все это знали. Кое-кто из Мэлони шептался по этому поводу, как будто бы это было стыдно.

– Полька и еврейка. Гремучая смесь, – гордо добавила бабушка.

Прабабушка фыркнула.

– 0-ля-ля! Через минуту ты заявишь, что ты ближайшая родственница Иисуса Христа.

– Не богохульствуй, – взвилась бабушка, но Алиса Стоунволл Макгинес Мэлони была неудержима в стремлении взять верх.

– Иисуса и Вивьен Ли!

– Дотти, останови машину! Я выйду.

Бабушка Дотти молча поехала быстрее.

Универмаг “Рич” в деловой части Атланты был волшебным замком и одновременно социальным критерием для многих поколений. Тот, кто мог себе это позволить, мог полностью оснастить здесь свой дом. Здесь охотно открывали кредит, и если вы решили вернуть лет этак через десять вышедшую из моды блузку в пыльной выцветшей коробке “Рич”, то вполне могли рассчитывать, что у вас ее возьмут.

Бабушка Дотти припарковала машину и заперла ее. Мы были одни в бетонном чреве парковки. Бабушка Элизабет медленно шаркала, опираясь на крепкую тяжелую трость. Прабабушка Алиса почти повисла на мне, с трудом передвигая изуродованные артритом ноги. Она отказывалась пользоваться любыми другими подпорками, кроме своих родственников.