Лужайки, где пляшут скворечники - Владислав Крапивин

— Ага… — прогудел Рыкко. — Особенно вон тот коричневый, который на меня собак натравил… Да ладно. Я же нынче не ссориться пришел, а так… попрощаться.

Мы открыли рты. Изумленно и недоверчиво.

— Ну да… — вздохнул он. — Уходите, значит? Жаль, по правде говоря. Когда рядом были, оно как-то веселее. Бывало, ссорились, конечно, зато интересно. А теперь что…

— Мы иногда сами были виноваты, — сказал Кирилка.

— Теперь чего считать, кто сколько виноват. Дело, можно сказать, прошлое. Я вот что… подарок вам сделать хочу.

— Бойтесь данайцев, дары приносящих, — сказал Голован, охламонистый снаружи, но образованный внутри.

— Да нет же, я по правде! Без этой, значит, всякой… без диверсии. Потому что корабль-то ваш я все-таки зря потопил. Сгоряча вышло… Ну и за это берите мой.

— Да нам теперь вроде и ни к чему, — смущенно отозвался Голован.

— Это сейчас ни к чему, а после кто знает, как оно обернется…

— Но зачем нам черный корабль! — тонко возмутилась Аленка. — В нем одно только зло!

— Э, милая моя! В кораблях не бывает зла. Зло — в тех, кто плывет на этом корабле. Или не зло, а наоборот. От того зависит, кто что везет. Можно и динамит, и новогодние подарки…

— А где он, ваш корабль-то? — недоверчиво сказал Минька.

— Да вот он, вот! Давайте руки… — И Рыкко толстыми, как черные огурцы, пальцами начал укладывать нам в ладони бумажки. Будто черные метки!

Это были кораблики, вырезанные из вымазанной сажею бумаги. Силуэтики. Невесомые…

— Издеваешься, да? — сумрачно сказал Коптилка и хотел скомкать бумажку.

— Да вы не сомневайтесь! — Рыкко прижал лапы к покрытой волосами груди. — Это он и есть, мой корабль. Только сейчас в таком виде, для удобства. А захотите полететь — приклейте к стенке и дыхните на него. И он превратится в тот самый. Вот… клянусь всем существом-веществом-естеством!

И мы почти поверили.

Только Локки не поверил.

— Но он же был один! А здесь целых ц-девять!

— Это для удобства. Чтобы у каждого был на всякий случай. А захотите лететь вместе — склейте их, еще прочнее будут… Оно ведь как в природе-то! Один и множество — это часто одно и то же. Называется «диалектика». Вот он знает… — Рыкко глянул на Голована.

Голован смотрел исподлобья.

— А как же ты сам-то будешь без корабля? На этой тарахтелке с крыльями до астероидов скоро не доберешься.

— Доберусь, если надо, у меня опыт… А с другой стороны, что мне там делать одному-то? Устроюсь, может, в другом месте… Ну, не поминайте лихом! — Он помахал черной пятерней над заросшей макушкой, повернулся и тяжело побежал к дельтаплану. И все уменьшался в размерах.

Дельтаплан затрещал. Взмыл и пропал.

Мы поразглядывали кораблики.

— Не такие уж они черные, — сказал Минька.

И правда, корабельные фигурки были, скорее, темно-синие. На них что-то поблескивало — будто прилипли сахарные крупинки. А обратная сторона — вообще желтая, как простая оберточная бумага.

Мы спрятали кораблики в карманы рюкзаков. Опять надели на плечи брезентовые лямки. И с этого момента началась настоящая Дорога.

1

Если смотреть по протяженности времени, то главное место в этой истории должна занимать именно Дорога. Столько она тянулась! И столько на ней случилось!

И по стольким разным краям прошли мы по ней…

Иногда она пролегала по бесконечному арочному мосту, повисшему в пустоте, среди созвездий. И тогда на нас опять дышал космос. Дышал настоящим холодом, не то что на астероидах. Иногда она вела нас по каньонам — такая глубина была там, что небо казалось узкой щелью. Порой мы шли по краю воронок, где пространство завихрялось и уходило в черную глубину… Но бывало и так, что Дорога превращалась в обычный проселок среди лугов и перелесков. С ромашками в колеях. И тогда было замечательно: бабочки, всякие пичуги в листве, а в небольшом отдалении — деревни с колокольнями и мельницами…

А случалось, что мы шли по широченным каменным плитам. По сторонам от дороги стояли белые и желтые развалины с колоннами и разбитыми статуями, Навстречу нам попадались устало бредущие воины в древнеримских доспехах. В одиночку и группами. На нас они не обращали внимания. Кажется, даже не видели.

Впрочем, встречали мы (и нагоняли) и всяких других людей. Крестьян с мешками и сеном на телегах, смуглых мудрецов с белыми бородами, в тюрбанах и халатах; конных рыцарей, чьи латы брякали, как большие бидоны брякают крышками; бродячих музыкантов со скрипками и помятыми трубами; мужчин и женщин из неизвестных нам племен — в странных нарядах и головных уборах; солдат из непонятно каких армий; художников с мольбертами и растрепанными волосами… И много еще кого повидали мы на Дороге. Мы не удивлялись. Здоровались — нам иногда отвечали.

Детей было мало. Чаще всего — малыши у женщин со строгими лицами. Женщины эти всегда шли прямо, как по натянутой нити, смотрели только перед собой. Им все уступали путь.

А еще были замурзанные пацанята и девчонки в цыганских таборах. Они с шумом и любопытством обступали нас.

Цыгане нас кормили и разрешали ночевать под навесами. Это было здорово! Потому что чаще всего приходилось проводить ночи под открытым небом. Иногда мы разжигали костер. А бывало, что умаемся, свалимся у обочины, прижмемся друг к другу и сразу засыпаем.

Изредка нас обгоняли странного вида машины. Они были похожи на причудливые паровозы с большущими медными шестернями по бокам и трехэтажными надстройками. Ехали они, конечно, не по рельсам, а просто так. Кто там внутри, мы не разглядели ни разу.

И лишь однажды мы видели обыкновенный автомобиль. Это был «КамАЗ», груженный доверху березовыми дровами. И номер его — «ТЗМ 52–52». Кирилка обрадовался и сказал, что это хорошая примета…

Хлеба нам хватило дней на двадцать. Отломишь горбушку, а потом смотришь — буханка опять почти целая. Но в конце концов «эта лафа кончилась», как выразился Коптилка. Мы стали просить еду в окрестных деревнях и у тех, кого видели на Дороге. Надо сказать, нам редко отказывали. Наша матросская форма как-то незаметно превратилась опять в ту одежду, которая была у нас на астероидах. Локки шагал теперь в своей одеяльной накидке с прорезью для головы. Она была надета поверх рюкзака.

К тяжести рюкзаков и обуви мы постепенно притерпелись. Правда, иногда все же брали у Аленки и Локки рюкзаки — пусть отдохнут. А случалось, брали и у Кирилки. Он, конечно, с твердым характером, но силенок-то… Один раз я хотел взять рюкзак у Веранды: все же девочка. Но она, конечно, сказала «пфы».

Бывало, что шли мы и ночами. Мне почему-то очень запомнилось, как Дорога тянулась по ночному еловому лесу. Кругом была сплошная чернота, мы ступали в песчаных колеях наугад. Пахло хвоей и грибами. А высоко-высоко в темносинем небе чернели острые вершины и между ними переливались голубые и белые звезды. Такие далекие, уже совсем не наши…