Борель. Золото - Петр Петров

Валентина осмотрела ребят. Напоминание о Василии вернуло ее к вчерашнему. В памяти встали рядом Василий и техник Яхонтов. В борьбу вступало сердце с рассудком. Чувствовала, что не хватит сил уйти от себя, от неосмысленного нового, что влекло ее к грубоватому, напористому парню.

Она прошла к своему столу и открыла толстую продуктовую книгу. Подошел причесанный усатый Качура. В свежей рубахе и плисовых шароварах старик выглядел моложе.

— Чего-то замешкалась, Ивановна, — начал он. — А у нас остановка выходит. Вот гляди, что мы отправили на Алексеевский. — Старик положил лист серой бумаги, исписанный знакомыми Валентине каракулями.

— Сделаем сегодня же, — ответила она. — А я, Иван Евстафьевич, смотрела помещение под школу. Грязь там немного почистили. Ребятишки рвутся к учебе — удержу нет. Как бы поскорее нам мебель дали.

— Дадим, дочка… Ты с Василием обсуди. Он живо это спроворит. Как же, учить мелюзгу обязательно. Это — первое дело. По себе вижу… Негодный я человек оказываюсь без грамоты.

Валентина благодарно посмотрела в изношенное, доброе лицо своего начальника и улыбнулась.

— У вас, Иван Евстафьевич, ума много…

— Какой там… Память, как решето, все сквозь сыплется…

Это смолоду я не бросовый был человек…

Секретарь Залетов расчесал усы и, дважды кашлянув, заметил:

— Обожди, откроется школа — посадим тебя в первый класс, рядом с моим Афонькой… Потешно будет — кто кого перегонит…

— Во-во, — рассмеялся Качура.

— А что же… Вечерами можно и со взрослыми заниматься, — серьезно сказала Валентина.

— Куда там, — отмахнулся Качура. — Скоро на тот свет. Там, поди, принимают и неграмотных, в ад-то.

Василий и Рувимович вернулись из мастерских к концу занятий.

Валентина глянула и быстро опустила глаза. Но она заметила здоровый румянец на мужественном грубоватом лице Василия и блеск его жадных пронизывающих глаз.

Через минуту послышался из-за перегородки его громкий голос:

— Товарищ Сунцова!

Валентина вздрогнула, уронила карандаш и приглушенно ответила:

— Иду.

Василий не подставил ей стула, даже не указал на стоявшее рядом полуискалеченное кресло. Лицо его то улыбалось, то принимало строгое выражение. Валентина искала на нем хоть капельку стыдливости за вчерашнее. В гимназии ей случалось целоваться с мальчишками, после чего юные любовники краснели и бледнели больше девиц. «А этот или бесстыжий, или избалован и развращен», — подумала она. Рувимович ушел беседовать с Качурой. Оставшись вдвоем с Василием, Валентина ждала, что он переведет разговор на интимное, по крайней мере постарается объяснить вчерашний поступок. Но этого не произошло.

— Надо обязательно устроить спектакль для уполномоченных, — говорил он, почесывая в буйно разросшихся волосах. — Да завернуть так, чтобы самим было хорошо и родителям не плохо. Собери подходящих артистов, — он внезапно перешел на ты. — Ну, сама понимаешь больше… Если заломаются, стукни мне обязательно. Нам некогда дремать. Пьески у меня где-то есть… Вечером раскопаю. Если понадобится, сам возьму какую-нибудь роль. Еще как сыграем…

Валентина стояла, как приговоренная, едва понимая сказанное.

В голосе и в манерах Василия сегодня видела даже больше враждебного, чем в первый день их встречи на базаре. Деловой и грубоватый тон, это бесцеремонное почесывание в голове просто оскорбляли. И она проклинала свое безволие. Нужно было оттолкнуть его вчера… Нужно бы дать почувствовать, что она не Лоскутова, не из этого сорта женщин.

И хотелось крикнуть в это раскрасневшееся самодовольное лицо. Но глаза Василия расширились, опять сверкнули ожигающим блеском, он порывисто взял ее руку и сильно сжал.

— Пойдемте смотреть вашу школу, — повеселев, сказал он.

Залетов запирал шкаф. Он завил вверх усы и спрятал лукавую улыбочку.

— Товарищ Медведев, с Баяхты донесеньице, — крикнул он.

— Шахты топит, — не оглянулся Василий. — Проследи, чтобы сегодня отправили туда насосы. Воду откачивать надо…

Медведев несколько раз останавливался, чтобы поговорить с встречными рабочими и служащими прииска, забывая, что Валентина ждет его.

«Нет, ему не понять тонкостей женского сердца», — говорила себе Валентина.

В то же время она не могла не оценить его предприимчивости, какого-то грубого, но верного чутья в работе, упорства.

Валентина много слышала об извращенной «свободной любви». Галина говорила, что большевики признают только половую, животную связь. Но разве можно было положиться на невестку и Евграфа? Во всяком случае, Яхонтов отрицал эту клевету, считал любовь союзом равного с равным, как нечто возвышенное над церковными, часто невольными браками.

Валентина не могла понять Медведева. Он для нее был слишком новым, необыкновенным. И, может быть, эта особенность волновала ее, насидевшуюся в тайге, вызывала противоречивые в ней суждения, привязывала и отталкивала. В этом переплете мыслей и чувств зрело что-то непонятное для самой себя, оно говорило: «А ну, попробуй для шалости увлечь его. Попробуй открыть ему глаза на Лоскутову, на низость ее поведения, на дешевку ее натуры. Попробуй довести этого диковатого парня до настоящих взглядов и затем посмейся над ним».

— Нет, не то, — вслух прошептала Валентина.

— Что ты сказала? — повернулся к ней Медведев, выходя из дверей пустого барака.

— Я оказала… Не помню что, — вспыхнула Валентина.

— Заскок в мозгу, — Василий рассмеялся ей в лицо и, сдвинув шапку на затылок, продолжал:

— Через недельку мы поправим здесь печи и припасем дров. Бумаги на тетради можно будет достать в конторе. Сама там не зевай. Урви у Залетова, понимаешь. А спектакль готовьте галопам. Эту фельдшерицу тяните за обе косы, она мясистая, выдюжит.

Валентина шагала, опустив голову, не слушала его.

Не заходя на крыльцо, Василий остановился и полушепотом сказал:

— А с братом порвите… К черту… Совсем… Он потонет, а тебе надо жить и хорошо работать.

К обеду Валентина не вышла, сославшись на головную боль. Василий обеспокоился больше всех и бесцеремонно заставил Лоскутову рыться в нераскупоренных медикаментах. Он сам приготовил компресс и не скоро ушел на производственное совещание драгеров.

В доме осталась только Настя. Нежно обласкав Валентину, она уговорила ее поесть и сокрушенно сказала:

— Ох, и не знаю, как вас помирить. То он дурит, то тебя ломает.

Валентина молча смотрела в окно на оттаивающие леса. Близилась половодная, стремительная северная весна. С последним ледовитым дыханием зимы уходил дремотный мучительный покой.

Собрание уполномоченных приисков было назначено через неделю после отъезда Яхонтова.