Похитители душ. Один на один - Полина Каминская

– Прощай, Лешка, – прохрипел он и устыдился собственного голоса.

Все. Пора.

Савка аккуратно оббил все тонкие ледяные корки у выхода, сел на край, свесив ноги в пропасть. Оставалось придумать, как попасть на заветную полочку. Для крепкого парня с целыми тренированными ногами, каким он был сутки назад, это было бы запросто. Но не сейчас.

Сзади послышался шорох.

Цепенея от ужаса, он собрал все силы и прыгнул влево…

…Шестаков появился в конторе буквально через пять минут после сердитого звонка СССР. Смущенный и испуганный Мухин все еще топтался около телефона.

– Хорошо, что ты пришел, а то я тебе уже домой звоню.

– Зачем? Я же сказал: буду в девять тридцать. – Не обращая внимания на взволнованного Толика, Миша снял куртку, что-то напевая, прошел в комнату, мельком глянув на себя в зеркало. После недоразумения с Юрой стало традицией – каждое утро проверять, как заживают синяки, полученные в процессе общения с петуховскими инициативными сотрудниками.

Заняв центральную выемку на диване, Шестаков с удовольствием закурил и лишь после этого соизволил заметить:

– Проблемы, Муха?

– СССР только что звонил. Ужасно сердился на нас из-за газеты.

– Какой газеты?

– Ну этой, которую Носатая нам сосватала…

– «Носатая – сосватала». Муха, да ты просто – поэт-новатор! – У Шестакова было хорошее настроение.

– Мишка, он очень просил тебя позвонить, как только придешь.

– Просил – позвоню, – покладисто согласился Миша и, приговаривая про себя: «…утром деньги – днем стулья…», вышел в коридор. – Алло! Здрассьте, девушка! Академика Струмова-Рылеева, будьте добры, к аппарату! – Прикрыв рукой трубку, подмигнул Мухину: – Танечка твоя подошла.

– Почему это моя? – покраснел Толик.

– Да! – Лицо Мишки вдруг закаменело. – Нет, Шестаков. Что? Сейчас будем! – Он резко бросил трубку, задумался на долю секунды, скривился, как от зубной боли, и кинулся к входной двери, на ходу приказав Мухину: – Живо за мной. Там с Профессором какая-то фигня.

– Какая? – В первый момент Толик испугался не за СССР, а тому, как быстро и страшно изменилось Мишино лицо.

– Я сказал: живо давай.

Наверное, так бывает только в кино.

Выскочив из конторы и забежав за угол точно такой же обшарпанной пятиэтажки, Толик автоматически поднял голову. Окна СССР на четвертом этаже института выходили как раз сюда, на проспект.

– Мишка, смотри! – неестественным шепотом заорал Мухин.

Но Шестаков все уже увидел сам.

Савелий Сергеевич сидел на своем окне, свесив ноги на улицу.

Женщина на вахте привстала и попыталась было вякнуть: «Пропуск!», но грозное Мишкино: «Милиция!» живо усадило ее на место.

Перепрыгивая через две ступеньки, Толик несся по лестнице вслед за Шестаковым и больше всего боялся, что сейчас в лаборатории они увидят пустое окно.

У комнаты Профессора, почти в дверях, стоял мэнээс Малинин с пробиркой в руках и открытым ртом. Рядом привалилась к косяку Таня. Глаза у нее были такие же, как у мэнээса Малинина, но рот она закрывала ладошкой.

Шестакову пришлось довольно сильно пихнуть Малинина, который загораживал вход. СССР сидел на окне. Таня убрала руки от лица и явно собиралась закричать.

– Тихо! – таким же страшным шепотом, как недавно Мухин, крикнул Миша, схватил девушку за плечи, мягко, но сильно толкнул в сторону Толика. Таня покорно уткнулась Мухину в грудь, отчего тот моментально растерялся.

Раздумывать было некогда. В несколько бесшумных прыжков Миша преодолел комнату, моля только о том, чтобы не задеть ненароком какую-нибудь стекляшку. Профессор на окне опасно качнулся, когда Шестаков был буквально в двух метрах от него. Ни на какие профессиональные захваты времени не оставалось.

Миша прыгнул, тривиальнейшим образом рванув Савелия Сергеевича за шкирку.

Послышался треск. Профессор что-то сдавленно крикнул, взмахнул руками и рухнул навзничь на Шестакова. Несколько секунд никто не мог пошевелиться. В наступившей тишине было слышно, как долго-долго катится куда-то оторванная пуговица.

Объективно говоря, все могло кончиться не так уж и мило. Удар затылком при падении даже с высоты подоконника грозит серьезной травмой позвоночника. Слава Богу, Шестаков прекрасно самортизировал полет Профессора, сильно при этом ударившись копчиком об пол.

– У, черт! – с непередаваемым выражением произнес Миша, спихивая с себя тяжелого и костлявого Профессора. – Можно выдохнуть, – небрежно бросил он застывшим в дверях Тане, Толику и мэнээсу Малинину. – Мухин! – чуть громче позвал он. – Девушку МОЖНО отпустить.

Все сразу засуетились, затолкались, подбежали к Профессору. Он лежал на боку, порванный халат закрывал голову. Савелий Сергеевич был в глубоком обмороке.

– Нашатырь? – полуспросил-полуприказал Шестаков Тане. – «Скорую»! – приказал мэнээсу Малинину. – Голову ему держи! – рявкнул Мухину.

В коридоре уже хлопали дверями и гомонили. «Кто кричал? Что случилось? „Скорую“? Кому плохо? Пустите, я посмотрю!»

– Смотреть здесь, товарищи, нечего, – хорошо поставленным голосом Глеба Жеглова произнес Шестаков, выходя из комнаты. – Савелию Сергеевичу ПЛОХО С СЕРДЦЕМ. – Последние слова он произнес с нажимом, глядя в глаза мэнээсу Малинину.

– У меня есть нитроглицерин! – сказал кто-то.

– Спасибо, пока не надо. «Скорая» сама во всем разберется. – Шестаков вернулся в комнату.

– А вы кто такой? – спросили сзади. Но дверь уже была закрыта.

Савелий Сергеевич лежал на полу, вяло отмахиваясь от пузырька с нашатырем, который ему совала под нос Таня.

– Вот что, и Таня и Муха, – твердо начал Миша, – сейчас приедет «Скорая». Ни слова про окно, ясно? Скажите просто: стоял, упал.

– Очнулся – гипс, – тупо выговорил Толик.

– Не смешно, – строго одернул его Шестаков и присел около СССР. – Вы меня слышите, Савелий Сергеевич?

Профессор водил по сторонам мутным взглядом, судя по всему, еще не фиксируя окружающие предметы. Таня сидела рядом с ним на коленях. Вначале Миша заметил трогательную дырку у нее на коленке и только потом обратил внимание, что девушку колотит крупная дрожь. Недолго думая, он крепко обнял Таню за плечи. «Господи, как птенец», – подумал Миша, такая она была маленькая и теплая, с легкими пушистыми волосами, которые тут же защекотали ему щеку.

Таня Звонцова, девушка, известная всей лаборатории строгими нравами, совершенно спокойно отнеслась к тому, что за последние пять минут ее обнимает уже второй посторонний мужчина. Она лишь коротко вздохнула-всхлипнула и почти сразу перестала дрожать.

В комнату вошли двое в белых халатах. Шестаков уже собирался гаркнуть на них, чтобы выметались, но вовремя увидел у одного из них большой докторский чемодан. «Живо домчали!» – удивился он.