Трибунал - Свен Хассель

Дежурный фельдфебель ворчит и бранится.

— Не могу выносить этого, — шепчет химик. — Я сойду с ума!

— Что ты собираешься делать, приятель? — насмешливо спрашивает генерал Вагнер. — Броситься на землю перед расстрельной командой? Сказать, что невиновен и они не должны убивать тебя?

— О, Господи, хоть бы увели меня сегодня, — стонет в отчаянии химик. — Тогда все было бы кончено.

Он встает. Рот его представляет собой красное отверстие на лице. Не успевают другие броситься к нему, как он кричит:

— Уведите меня, проклятые убийцы! Убейте! Расстреляйте меня, нацистские сволочи!

Химика бросают на пол и наваливаются на него, чтобы заглушить своими телами вопли.

Заключенные со страхом прислушиваются у двери. Войдут охранники с их длинными палками? Шум в камерах строго запрещен. Вопли считаются шумом.

Вскоре химик утихает. Садится в угол, губы у него дрожат, как у испуганного кролика.

— Если кто-нибудь из вас, вопреки ожиданиям, выйдет отсюда живым, — негромко говорит генерал, — хочу попросить передать привет моей жене, Маргрете Вагнер, Дортмунд, Хохенштрассе восемьдесят девять. Скажите, что я умер достойно. Это поддержит ее. Объясните, что все мое имущество конфисковано германской государственной казной. Поэтому я не могу послать ей даже нашего обручального кольца.

Все заключенные повторяют адрес, чтобы он врезался в память: Маргрета Вагнер, Дортмунд, Хохенштрассе восемьдесят девять.

Генерал поднимает взгляд к запотевшему окну. Какое-то время молчит. Мысли его далеко, в Дортмунде, в Вестфалии.

— У меня такое ощущение, что за мной придут сегодня, — внезапно говорит он, оглаживая красную робу.

Но за генералом в тот день не пришли.

Часы на башне бьют одиннадцать раз. Вся тюрьма облегченно вздыхает. До восьми ноль-ноль завтрашнего утра еще долго.

— На прогулку, марш, марш!

В тюремных блоках раздаются пронзительные свистки. Повсюду поднимается шум.

Лязгают кандалы. Позвякивают ключи. Топают сапоги. Тяжело дыша, прыгают одетые в красное заключенные. Тех, кто упадет, безжалостно бьют прикладами.

Долго и злобно строчит автомат. Заключенный, пытавшийся заговорить с одним из товарищей по несчастью, падает в лужу крови. Его волокут, будто мешок, обратно в камеру. Голова его глухо постукивает о ступени лестницы.

— Грязная собака, свинья, — орут на него охранники. Ничего иного они в своей ярости не могут придумать.

Подбегает фельдфебель-медик, на боку у него сумка с красным крестом. Злобно смотрит на раненого заключенного.

— Бросьте это дерьмо на пол, — рычит он. — Я вдохну в этого ублюдка достаточно жизни, чтобы его можно было отнести к расстрельному столбу!

— Не одурманивай его, — угрюмо говорит один из охранников.

— И не подумаю, — отвечает фельдфебель-медик. — Я бы его кастрировал, будь моя воля!

Все трое громко смеются.

Плац полон людей. Приговоренные в красных робах смешиваются с обычными заключенными в серо-зеленых мундирах, которые чувствуют себя королями по сравнению с «красными».

— В колонну по три, ста-ановись! — кричит дежурный фельдфебель. — Шаго-ом марш! Соблюдать дистанцию, тюфяки! Песню!

Ich bin ein freier Wildbretzschutz

Und hab ein weit Revier,

So weit die braune Heide reicht,

Gehurt das Jagen mir…

Ich bin ein freier Wildbretzschutz…[56]

Прогулка всегда кончается всевозможными запугиваниями, в зависимости от настроения дежурного фельдфебеля.

Вторая половина дня проходит быстро. По плацу медленно ползут длинные тени, взбираются на стену напротив окна. Наступает вечер, затем ночь. Разговоры шепотом; голоса дрожат от страха. Смертный час близится.

Завтрак съедают в молчании. Аппетита почти ни у кого нет. С часовой башни вновь раздаются восемь смертных ударов.

Уверенные голоса отражаются от казарменных стен и проникают во все камеры.

Расстрельная команда идет в ногу по коридору. Тяжелые шаги приближаются к камере номер сто девять.

Девятеро заключенных затаивают дыхание. Приоткрыв рты, широко раскрытыми глазами неотрывно глядят на дверь. Они знают, что расстрельная команда остановилась напротив их камеры. Звякают тяжелые ключи. С пугающим, как выстрел, звуком ключ входит в замок. «Клик, клик», — издает он, дважды поворачиваясь.

Массивная дверь распахивается. В дверном проеме предостерегающе поблескивает каска. Ружейные приклады скребутся о бетон. Тишина, тишина, напряженная тишина.

Глаза на зверском лице под каской смотрят в камеру. Чью фамилию произнесет этот человек, раскрыв тонкие, бесцветные губы?

Генерал Вагнер делает полшага вперед, лицо его белеет, как мел. Губы почти фиолетовые. Страх смерти ползет по спине холодными мурашками. Он уверен, что будет названа его фамилия.

Химик и лейтенант вжимаются в угол. Маленький ефрейтор стоит за столом, рот его приоткрыт, словно он собирается издать вопль.

Дверь захлопывается. Это была ошибка. Кандидат на расстрел находится в соседней камере.

Долгий, завывающий вопль ужаса разрывает напряженную тишину. Кого-то волокут по бетонному коридору. Три железных прута на окне уже отбрасывают тень. Когда появится тонкая, как карандашная линия, тень от четвертого, будет одиннадцать часов, и жизнь начнется заново.

Атмосфера становится почти веселой.

«Ну же, ну», — думает оберст. Тень почти достигла раковины умывальника. Из дальнего конца коридора доносятся тяжелые шаги. Они быстро приближаются.

— Они больше никого не могут взять, — шепчет лейтенант, глядя в ужасе на то место, где появится четвертая тень.

— Скоро увидим, — спокойно отвечает генерал, делая два шага к двери.

Юный ефрейтор начинает конвульсивно всхлипывать. На него никто не обращает внимания. Каждый думает о себе.

«Тень, появись», — молит обер-лейтенант Вислинг. До одиннадцати часов не может быть больше нескольких секунд.

Тяжелые шаги неумолимо приближаются. Ни одни армейские сапоги в мире не издают такого зловещего звука, как немецкие. Они сделаны так, чтобы вселять страх и ужас в тех, кто его слышит.

Шаги минуют дверь. Чуть дальше по коридору слышится отрывистая команда. Шаги возвращаются. Топ! Топ! Топ! Замирают прямо напротив сто девятой камеры.

Что-то неладно. Четвертая тень уже ясно видна.

Заключенные глядят на нее, хватаются за эту тень, как утопающие за соломинку. После одиннадцати людей не забирают. Такого никогда не случалось. Почему должно случиться сегодня?