Смотреть и видеть. Путеводитель по искусству восприятия - Александра Горовиц

После прогулки у меня появилось нечто вроде восприимчивости паука, который, забившись в угол, строит паутину, чтобы ловить летающих насекомых. У меня появился “образ искомого” для четких дорожек на коре или листьях, говорящих о присутствии листовых минеров или короедов. Должна признаться, что такого рода интуиция не всегда полезна: я тут же нашла на нижней стороне листьев дюжину неподвижных, зараженных паразитами мух. Я с радостью научилась бы не замечать их. Но если уж вы научились замечать подобные вещи, они будут бросаться в глаза. Все на свете служит знаком чего-либо.

– Мне кажется, что чем дольше мы стояли на одном месте… – начала я.

– …тем больше мы видели, – закончил мою мысль Эйзмен.

Под ногами я заметила кучку спагетти, которыми уже занялась стайка голубей.

21 декабря – день зимнего солнцестояния. На смену ленивой медлительности, присущей летней прогулке, пришел зимний решительный шаг. На улице было холодно, и я втягивала голову в плечи, тщетно пытаясь согреть уши и прогнать озноб. Однако я шла достаточно медленно, чтобы успевать смотреть на ветви деревьев, подоконники и заборы: на 21 декабря, как оказалось, приходится начало сезона размножения каролинской (серой) белки. Возможно, я могла бы стать свидетелем ухаживания: это, как правило, совершенно беспорядочное занятие, во время которого множество самцов, прыгая по стволам и веткам, гоняются за одной-единственной самкой. Судя по описанию, это было похоже на боевик с погонями – только без европейских малолитражек и запруженных туристами площадей. По меньшей мере, в этот знаменательный день белки должны были хотя бы находиться на улице и делать что-либо помимо беспрестанного собирания и поедания орехов – это было их основным занятием на протяжении последних месяцев. И я знала это потому, что мне рассказал об этом Джон Хадидиан.

Хадидиан, старший научный сотрудник Отдела дикой природы Общества защиты животных, прилетел из Вашингтона, чтобы встретиться со мной. Даже тем из нас, кто привык видеть голубей и белок во время ежедневных прогулок, идея поиска “дикой природы” в большом городе может показаться дикой. Однако кроме нас в Нью-Йорке, городе с самой высокой в стране плотностью населения, живет (как и во всех городах) огромное количество животных. Конечно, здесь уже нет медведей, волков и пум, которые когда-то бродили по этой земле (по крайней мере мы думаем, что их нет). Однако есть белки, еноты, летучие мыши, олени, лисы, койоты, опоссумы, десятки видов птиц. Мы с Хадидианом решили проверить, нет ли диких животных в моем квартале.

Как и большинство ученых, занимающихся поведением животных, Хадидиан начал карьеру с изучения относительно экзотического животного – в его случае это был хохлатый павиан, обезьяна семейства мартышковых из Старого Света, которую вы наверняка не видели нигде, кроме зоопарка. Однако как раз тогда, когда Хадидиан искал работу, Служба национальных парков США объявила набор сотрудников для контроля над популяцией енотов, численность которых стремительно росла (как и количество случаев заражения бешенством, которое эти звери распространяют). Так Хадидиан оказался среди редких зоологов, изучающих самых обычных животных. Более 25 лет назад он начал наблюдать за городскими енотами и к приматам уже не возвращался.

Впрочем, к счастью для меня, он с готовностью согласился прогуляться по городскому кварталу со мной – представителем высших приматов. Опять же, как и большинство исследователей поведения животных, Хадидиан – кладезь любопытных знаний о животных, собранных за долгие часы наблюдений, чтения и обсуждения. Изучая павианов, Хадидиан регистрировал их “зевание” и обнаружил, что самцы не только зевают чаще самок, но также почти всегда зевают, услышав гром. Поистине, это драгоценное знание могли дать лишь многие, многие часы наблюдений.

Крепко сбитый мужчина с мягкой улыбкой, Хадидиан вышел из такси, одетый в две, если не три, толстовки – как и подобает тому, чья профессия предполагает долгое пребывание под открытым небом. Не прошло и минуты с начала нашей прогулки, как я услышала первый любопытный факт о белках.

– Есть кое-что, о чем бы я хотел рассказать – не считая того факта, что вон там беличье гнездо, – начал он, кивнув на голые ветки гинкго. Ком сухих листьев выделялся на фоне дерева. Я восхитилась.

– Как вы поняли, что это беличье гнездо?

– Просто по тому, как оно построено – очень неряшливо, – и тому, как оно расположено на дереве. Это гнездо из листьев, гайно, и по форме оно совсем не похоже на чашу, как обычные гнезда…

И мой спутник пустился в рассуждения о естественной истории белок. Именно так я узнала, что сегодня как раз первый день сезона размножения древесных белок – одного из двух сезонов в году.

Прямо сегодня! Точность этого утверждения поразила меня. Конечно, мы, городские жители, надеемся увидеть животных… где-нибудь… когда выйдем из дома. Однако совсем иное – понимать, что животные живут по собственному расписанию, по своим календарям. Однако точно так же, как мы в определенное время года отключаем кондиционеры и уносим их в гараж, или же толпами стекаемся на пляжи Флориды, животные тоже имеют свои привычки.

Известие о сезоне размножения оживило мои надежды на встречу с белками. Но гнездо выглядело заброшенным: возможно, оно осталось от прошлого сезона, когда в нем 2–3 месяца провела кучка безволосых бельчат. Теперь белок не было. Хадидиан двинулся дальше, вернувшись к рассказу, прерванному явлением гнезда.

– Я хотел сказать, что самая важная граница в городе – это граница между днем и ночью.

То есть самая важная для живой природы. Мы думаем, что город днем и город ночью – это в сущности одно и то же, однако это неверно. Ночью город не только темнее, холоднее и тише; ночью он кишит животными. Какими бы многочисленными ни казались нам днем голуби, воробьи, бурундуки и белки, то, что мы видим на улицах – лишь небольшая доля ночного парада.

Причина проста: это мы. “Люди очень предсказуемы в плане поведения, – продолжал Хадидиан. – Мы задаем определенный ритм движения транспорта: утром все едут в город, а вечером уезжают домой. И примерно в час тридцать или в два тридцать [утра] все затихает”. Ночью, заползая в свои норы, мы уступаем улицы другим. И тогда начинается день для животных.

Для городских животных это логичное решение. Раз уж они живут среди нас, им приходится приспосабливаться к нашему назойливому присутствию. Например, мы порождаем немало шума. Уровень внешнего шума в городе обычно составляет 50–70 дБ, достигая иногда 100 дБ – при этом значении звук может причинять физическую боль и становится вредным для ушей. В местах, где ястребы Купера селятся вблизи людей (например, в Вашингтоне, Сан-Диего и Нью-Йорке), они начинают чаще издавать крики, чтобы хотя бы некоторые из этих криков были услышаны другими ястребами. Большая синица, обычная для Нидерландов, и американский певчий воробей поют в городах на более высоких частотах, поскольку большая доля звуков, производимых человеком, имеет относительно низкую частоту. Городские кустарниковые сойки выводят птенцов раньше своих сельских родичей (это дает им больше времени на устранение непредвиденных потерь) и кормятся активнее. Некоторые животные, становясь горожанами, с поразительной быстротой меняют облик. Самый известный пример относится к Великобритании времен индустриализации. После появления извергающих черный дым фабрик на всех поверхностях, искусственных и естественных, стала оседать копоть. Это вызвало стремительные перемены в популяции березовой пяденицы (Biston betularia), которая использует свою окраску для маскировки на коре деревьев. Если раньше преобладающей была сероватая крапчатая окраска, то теперь в большей части популяции внезапно распространилась прежде редкая черная разновидность. Черные бабочки удачнее маскировались на покрытых копотью деревьях. Птицы их не замечали, и черные бабочки получали преимущество.