Обратный ход часов - Наталья Нестерова

В Василия Ивановича Рая слегка влюбилась, ее вообще трогали только мужчины постарше, не одногодки. Вызвала ли она интерес у Василия Ивановича (удачно неженатого), было непонятно. Доктор всегда оставался ровен, добр и вежлив. Он взял на себя труд объяснять Мише по утрам, что с ним произошло. И нашел аргумент, действовавший почти безотказно. Мише давали сотовый телефон и предлагали позвонить дочери, предупреждая, что она уже два года студентка и учится в Москве.

Миша с опаской прижимал к уху чудо техники — миниатюрный, не больше сигаретной пачки, беспроволочный телефон и разговаривал с дочерью. Ее голос нельзя было спутать — Светланка характерно грассировала и слегка пришепетывала. Миша задавал нейтральные вопросы: как дела, что нового, какие планы.

— Папка, мы же с тобой вчера разговаривали! — (Миша этого решительно не помнил.) — Думаешь, за сутки что-то изменилось? У нас, конечно, бурная жизнь, но не настолько. Как мама?

— Хорошо. Напомни мне специальность, на которую ты учишься.

— Крейзи! Через день спрашиваешь! Запомни! Я буду специалистом по связям с общественностью, пиарщицей! Ой, у мобилы зарядка кончается! Пока! На лекцию бегу.

Только последняя фраза про лекцию была понятна Кутузову. Какие связи с общественностью? С какой общественностью? Василий Иванович терпеливо объяснял ему, что такое пиар, и что мобильный телефон, вроде того, что вы держите в руках, молодежь называет мобилой.

Их утренние беседы, как и каждый вздох Кутузова, записывались на скрытую видеокамеру, поэтому в палате всегда горел яркий свет. Кассеты накапливались, а разгадка феномена откладывалась.

Миша провел в специальной палате десять дней. Резко не молодел — его отбрасывало в прошлое не более чем на месяц. Но, естественно, он не помнил событий реального вчера, и Василию Ивановичу каждое утро приходилось заново объяснять.

Рая первой пришла в клинику. До появления врачей ей следовало успокоить Мишу — да, он заболел, находится в стационаре, скоро придут на обход врачи. А пока — утренний туалет и завтрак. При слове «завтрак» Миша переставал удивляться, почему не помнит, как загремел в больницу, где его облепили проводами с присосками.

Готовила Рая дома (Сменен Алексеевич выдал деньги на продукты) и приносила еду в больших термосах, раздобытых тем же Семеном Алексеевичем. Последние дни Рая заметно успокоилась, жизнь вошла хоть и в странную, но колею, кошмар упорядочился.

Но расслабилась она рано. Ее ждало потрясение, не новое по форме, но мощное по содержанию.

На кровати сидел и озирался вокруг молодой человек. То есть Миша, но совсем юный.

— Сколько тебе лет? — не здороваясь, грохнув термосы на пол, спросила Рая.

— Двадцать семь. Это больница?

— Да.

— Но я не помню, чтобы болел. Когда я сюда попал? Вчера?

— Какой ужас! — глядя на него будто на привидение, пробормотала девушка и выскочила за дверь.

Рая заметалась в коридорчике. Ей хотелось спрятаться. Думала, что привыкла к Мишиным превращениям, но не тут-то было. Она заскочила в туалет, закрылась на щеколду, достала телефон, принялась нажимать на кнопки, путалась. Наконец набрала номер Василия Ивановича (ему Шереметьев предоставил сотовый телефон на время эксперимента).

Миша чувствовал себя совершенно здоровым, если не считать недугом зверский аппетит. Миша ненавидел больницы. Прямо сказать — боялся их. Да и некогда ему было разлеживаться. Сегодня Татьяну выписывают из роддома (хорошо, что туда посетителей не пускают, он бы с трудом заставил себя навестить жену и новорожденную дочь). Нужно успеть заскочить к двоюродной сестре, которая обещала срезать ветку цветущей китайской розы для Танюши. Цветов в это время года с огнем не найти, а у него будет букет. Здорово! И еще есть один подарок Танюше — золотое колечко с рубинчиком. Деньги занял у соседки. Она ворчала, что лучше бы на коляску потратился или манежик. Коляска коляской, а хочется памятный подарок жене сделать.

Он был одет в широкую больничную рубаху — и только, даже трусы отсутствовали. Никакой одежды вокруг не наблюдалось. Но у кровати стояли шлепанцы. Миша отлепил проводки, встал, надел тапочки, подошел к двери и выглянул наружу. Коридор, сбоку дверь, за ней какие-то шорохи-всхлипы (это Рая причитала, терзая телефон). Прямо, в конце коридора, еще одна дверь. Миша подкрался к ней, приоткрыл. Похоже кабинет. Пустой. Он вошел, огляделся. Письменный стол со странным темным пюпитром (плоский экран компьютера). Ага, да тут шкаф! Миша распахнул дверцу. Удача: на плечиках висит мужская одежда: рубашка и костюм. Внизу стоят туфли.

— Ну, простите меня! — бормотал Миша, сбросив больничную рубаху и натягивая на ноги чужие брюки. — Я все верну. Обязательно! Не могу же я, сверкая задницей, по улице бежать!

Брюки на голое тело неприятно кусались и были маловаты, как и рубашка с пиджаком. Туфли на босу ногу жали. Не до капризов — воруем то, что нашлось. Во втором отделении шкафа нашелся старомодный плащ, берем до кучи, не лето на дворе.

Миша почти дошел до двери, которая явно вела на волю, но вернулся к столу. Взял лист бумаги, ручку и написал: «Извините за грабеж. Я все верну. Кутузов».

Он благополучно выбрался на улицу и особых потрясений по дороге домой не испытал. Во-первых, ему было холодно и он практически бежал. Во-вторых, шел снег, маскируя все вокруг. В-третьих, в их городе, как и во многих российских, можно без декораций снимать кино про события тридцатилетней давности. Мише только показалось, что по улицам движутся машины диковинных обтекаемых силуэтов. Иностранная делегация пожаловала? Да еще на месте привычного стенда «Слава победителям социалистического соревнования!» красуется большое фото полуобнаженной девицы и текст: «Мыло „Лав“. Аромат и свежесть». Миша даже затормозил перед новым стендом. Почти порнография! Во дают! Хотят показать интуристам, что у нас все как на Западе. Поднимался по ступенькам в свою квартиру и думал о том, сколько в городе теперь появится шуточек про импортное мыло. Вот, например, «Мыло „Лав“ лезет из канав» или «Он помылся мылом „Лав“ и сверкает как удав», есть еще рифма на «сказав, поняв, мечтав…». Нет, «мечтав» плохо звучит. И тут же пришло в голову: «Не мечтав про мыло „Лав“, нахлебался секс-забав». В самом деле, как его угораздило попасть в больницу и при этом не помнить деталей? Занятый сочинительством, Миша отметил мимоходом, что в подъезде сделали ремонт, в другой цвет стены покрасили. На звонок Миши открыла теща.

Татьяна собиралась выходить из дома, когда раздался звонок. Она открыла, на пороге стояло… это…

Это чмокнуло ее в щеку со словами:

— Доброе утро, Екатерина Сергеевна!

Так звали Танину маму, которая умерла десять лет назад.

Это стало снимать плащ, переобуваться в тапочки. Носков на этом не было. Это, точнее этот, был чистым слепком, как две капли воды похожим на ее мужа, на Михаила… в далекой молодости. Тане стало дурно, показалось, что потеряла сознание и только почему-то не свалилась на пол. Голова вдруг стала пустой до звона, ни одной мысли.