Песня песка - Василий Воронков

Там, куда Ана доехала бы без карты.

Нив ушёл. Она смотрела ему вслед, но потом почему-то испугалась, что он обернётся, и зашла в агада-лая. У её врача давно закончились приёмные часы.

Ану не беспокоило то, что она не получила направление на новый препарат. Уже на следующий день после ненавистного укола она ехала в поезде с волнующим чувством, что её ждут, что она не просто ищет жирную точку на неправильной схеме движения скоростных поездов.

* * *

Иногда, вспоминая об этом дне, самом долгом за всю её жизнь, Ана думала, что Нив тогда согласился встретиться с ней из жалости и любопытства – захотел узнать, что скрывает дыхательная маска. Она не была уверена, что он не разочаровался. Раздражение от маски уже тогда уродовало её лицо. Но почему в таком случае он с ней встречался?

Первое время они много ходили по городу, хотя Ана не любила много ходить. Она не хотела рассказывать Ниву о своих приступах, зато часами болтала о работе. Когда однажды ей стало настолько плохо, что она уже не смогла это скрывать, то испугал её вовсе не приступ удушья, а то, что Нив его видит.

Нив тоже рассказывал о работе. Ана взволнованно слушала его истории и как-то невольно искала что-нибудь общее в их таких непохожих жизнях.

Они оба любили радио – как и большинство людей на Дёзе.

Ана долгое время не приглашала Нива к себе – поначалу она не решалась, а потом ей стало неловко показывать свою душную и тесную квартирку. Нив, как любой контрактник, жил в общественной гармии, каморку в которой ему предоставляла городская управа, и считал, что его обиталище не подходит для того, чтобы водить туда гостей. Они встречались как друзья или коллеги, обсуждали события последних дней, жаловались на начальство и вместе обедали. Как-то они сходили в музей пустоты, где было холодно и темно, а толстые стеклянные сферы изображали открытые учёными планеты, покачиваясь на тонких нитях вокруг большого газового фонаря. Все это выглядело комично и странно, но Нив любил такие места, а Ане было всё равно, куда идти.

Нив быстро разобрался, где системы фильтрации воздуха достаточно мощные для того, чтобы Ана могла снять уродливую маску. Он удивился, узнав, что лучшие дхаавы обычно устанавливают в икавезманах, а также в больницах – но в больницы им совсем не хотелось ходить.

В ярком газовом свете, под мерное дыхание очистителей, Ана аккуратно расстёгивала крепления на маске, отворачивалась, чтобы убрать её подальше от глаз, и всегда улыбалась Ниву, как бы здороваясь с ним во второй раз – вот я, настоящая. И они становились обычной парой, на них уже никто не смотрел.

Днём в икавезманах часто бушевали толпы, от постоянного шума и заносчивых объявлений раскалывалась голова, но перед закрытием они превращались в самые пустынные места в городе. Там, где ещё совсем недавно звенел в ушах оголтелый гомон, теперь царила глубокая тишина, вызывающая смесь ужаса и восторга. Опечатанные магазины, манекены из подтаявшего воска, примеряющие модные цветастые платья, блеск газовых ламп в зеркальной плитке пола. И Ана – без дыхательной маски.

Она даже не спрашивала Нива, есть ли у него кто-нибудь. Она предпочитала думать, что всё и так ясно. Но в действительности ничего не было ясно. Их отношения оставались такими непонятными и хрупкими, что их могла разрушить любая мелочь или случайность – неверный взгляд или плохо выбранное слово.

Они встречались больше месяца, прежде чем Нив впервые её поцеловал.

Она о чём-то быстро говорила, часто дыша – лёгкие её устали от такого количества слов, – а Нив склонился над ней и молча, глядя ей прямо в глаза, из-за чего Ана поражённо замолчала, поцеловал её, едва коснувшись губ.

Она смутилась. Она как будто не ожидала, что Нива может заинтересовать в ней что-либо, кроме разговоров. Да и Нив вдруг запутался в извинениях – случайность, неосознанный порыв. Они долго молчали – посреди безлюдного икавезмана, вдыхая отфильтрованный воздух с резким запахом хлора.

Ночью Ана никак не могла уснуть.

Она думала, почему он поцеловал её, почему именно тогда, почему так медленно и осторожно, точно на самом деле не хотел или боялся. Она думала, почему он извинялся, почему она сама ничего не сказала в ответ. Это было так непривычно и непонятно – чувствовать себя желанной для кого-то.

Они не виделись несколько дней, а когда встретились вновь, и Нив, дождавшись, когда она снимет дыхательную маску, опять принялся оправдываться за свой поцелуй, она не дала ему договорить.

Вспоминая о первых днях знакомства, Ана часто представляла себе пустыню, хотя они никогда не ездили вместе на окраину, где ощущение пространства, свободы, открытого неба, которого так не хватало на закатанных в камень городских улицах, быстро сменялось чувством какой-то гнетущей и пронзительной пустоты.

Это было странно – помнить о том, чего в действительности не было. Если только движение песков, порывистый пустынный ветер, приносивший пыль, которая забивала фильтры в дыхательной маске, не были как-то связаны с их знакомством, с обстоятельствами их встречи, с первой разлукой, с первым его возращением домой.

Они встречались, ездили на скоростных поездах, но Ана не запоминала ни маршрутов, ни названий станций, а думала только о том, как забежать с Нивом в какой-нибудь музей, накрытый прозрачным колпаком сад или икавезман, избавиться от ненавистной маски и стать наконец собой, настоящей, такой же, как все.

Сокровенная темнота искусственной галактики, растения в герметичных колбах, похожие на крашеные муляжи, радиоприёмники в витринах, умеющие ловить бессчётное количество волн, и дыхательная маска, мешавшая, когда становилась ненужной.

Духота и приступы удушья. Онемение от лекарств.

Вот Нив пытается открыть для неё дверь и почему-то колеблется.

Вот они встречаются на станции, в плеве, и он не решается её обнять.

Вот он помогает ей одеться – они уходят из самада, – и маска, словно напоминание, выпадает из её куртки.

Нив часто бывал неловок.

Ему требовалось сделать над собой усилие, чтобы похвалить её платье, которое она тщательно подбирала перед свиданием. Казалось, он боится её ненароком обидеть, сказать что-нибудь не то. Но Ану это не волновало. Её даже смешили его неуклюжие шутки, в которых не было ничего смешного, как будто шутил он от волнения и тут же, вместо того, чтобы улыбнуться, растерянно поджимал губы, как бы извиняясь.

И только когда она снимала маску, вся эта неловкость исчезала.

Нив постоянно говорил ей, какие у неё красивые глаза – именно глаза. Он говорил, что не мог себе представить, что глаза бывают такого удивительного цвета – серые, почти голубые, как небо после дождя.

Не одному Ниву было неловко. Прошло немало времени, прежде чем Ана пригласила его к себе. И попросила остаться.

Она жила в старом районе, где несколько лет назад проложили бадван. Дом её, старый и обветренный, с потрескавшимся фасадом, построили ещё до её рождения. Ана боялась, что им будет тесно, но после общественной гармии её квартирка представлялась Ниву роскошными хоромами.