Стальная империя Круппов. История легендарной оружейной династии - Уильям Манчестер

Чувства Берты неизвестны. Возможно, она просто онемела. Ухаживание было в высшей степени необычным. Та первая встреча состоялась в кельнском театре. Берта, сидевшая в зале, лишилась присутствия духа, когда обнаружила, что на нее, подбоченясь, уставился из прохода натянутый, костлявый наездник в забрызганных грязью сапогах. Он не собирался причинять ей никакого вреда – совсем наоборот. Только что прискакав, чтобы подписать еще один контракт, он совершенно импульсивно пошел на пьесу. Заметив Берту, он принял, так сказать, кавалерийское решение. В течение месяца он ее преследовал, неоднократно информируя ее (так он позднее рассказывал), что «там, где у меня, как полагают, нет ничего, кроме куска литой стали, у меня есть сердце», и ухаживая за ней до тех пор, пока она не сказала: да. Последующие события были столь же озадачивающими. В Эссене о помолвке объявили на большом празднике металлургического завода, и всю ночь напролет в рурское небо запускались ракеты, а поющие крупповцы с факелами в руках шли парадом по узким улочкам старого города.

Учитывая темперамент Альфреда, семейное счастье было невозможно. С таким человеком не смог бы жить никто. Он сам едва себя выносил. Семейная жизнь была обречена, и оставалось лишь точно определить существо душевных страданий. И здесь характер первой Берты Крупп становится решительным. Это неуловимо – все, что касается ее, неуловимо. Мало известно о ее прошлой жизни. Ясно, что она не была аристократкой; ее дед был кондитером у архиепископа, отец – инспектором рейнской таможни. В 1853 году ей было двадцать один год, она была красивой и голубоглазой. На фотографиях она – затянутая поясом девушка с резкими чертами; выражение твердое и спокойное, подбородок выступает. Это – образ здоровой силы. В то же время в качестве фрау фон Альфред Крупп она создавала впечатление необычайной хрупкости – и с таким успехом, что никто, включая ее собственного мужа, никогда не заподозрил обмана. Если бы она была по-настоящему слабой, он бы быстро ее высушил. Через несколько лет все с ней было бы кончено. Но вместо этого она выжила, возведя в культ свое здоровье. Берта, физически сильная, на самом деле кажется верящей в свою утонченность и хрупкость. Короче говоря, ипохондрик женился на ипохондрике.

Ее чувства к нему – это загадка. С другой стороны, он проявлял все признаки влюбленности и своими бешеными методами старался сделать ее счастливой. Он согласился, что Штаммхаус неподходящее для них место. Пусть он будет сохранен как памятник его отцу и напоминание крупповцам о том, что происхождение их руководителя было таким же скромным, как и у них. (Чтобы всем это втолковать, он позднее прикрепил на коттедж доску с соответствующей надписью.) Молодожены, обменявшись кольцами 19 мая, переехали в новый дом. Муж назвал его Гартенхаус (дом в саду). Судя по дошедшим до нашего времени фотографиям, он ужасен. Дом можно назвать самым безумным строением в период художественного лунатизма, если не считать того, что в конце жизни Альфреду предстояло показать, насколько он был необузданным архитектором, когда брался за это дело. Тем не менее, у дома в саду имелись свои преимущества и особенности. Построенный прямо в середине завода, он был окружен теплицами, в которых укрывались павлины и где росли виноград и ананасы. На крыше застекленное «воронье гнездо» позволяло хозяину наблюдать за воротами фабрики и за опаздывающими рабочими. Перед парадной дверью находился замысловатый лабиринт сада, с фонтанами, островками цветов и выстроенными из шлака гротами. Гартенхаус стоял фасадом в противоположную от металлургического завода сторону, и Альфред был уверен, что жене – при условии, что она не станет появляться в его «вороньем гнезде», – завод никогда не будет напоминать о своем существовании.

Он ошибался. Рур с 1840-х годов сильно изменился. Пятью годами ранее английский путешественник описывал Рур как «поэтическую сельскую» местность, но теперь этой идиллии больше не существовало. Город просыпался после своей долгой спячки; вскоре его живописные маленькие домики, выстроенные из дерева, оштукатуренные и обнесенные плетнями, навсегда исчезнут. Германия стояла на пороге большого индустриального подъема, который полвека спустя сметет английское превосходство в сторону. Угольная и металлургическая отрасли объединились в свой роковой союз. С каждым годом небо над головой становилось все более серым; с каждым годом плавильные печи сжигали все больше кокса. Методом пудлингования они преобразовывали железо в ковкий чугун и потом добавляли кокс, чтобы увеличить содержание углерода. Это была качественная, хотя и довольно сложная смесь, но Альфред должен был лучше всех понимать, чем это грозит его домашнему раю.

На фабрике стоял отвратительный воздух, и не было никакого способа не допускать его в дом. Волнистые тучи маслянистой пыли высушивали цветы, делали черными фонтаны, покрывали сажей оранжереи. Порой он даже ничего не мог видеть сквозь стекла своего «гнезда» на крыше. Вонючий дым проникал во все комнаты, приводя в негодность приданое невесты и пачкая только что выстиранные салфетки и белье, едва прачка успеет выйти за дверь. Но и это было не все. Альфред устанавливал все более и более тяжелое оборудование, и грохот паровых молотов сотрясал фундамент его дома. Берта не могла оставить стеклянную посуду на буфете. Если бы она достала ее после завтрака, к обеду все было бы разбито. Альфреда, кажется, это не волновало. Он гордился своим домом и, к немалому раздражению жены, стал домоседом. Когда она пожаловалась насчет посуды, он, как записал один из восхищенных друзей, ответил: «Всего-то несколько фарфоровых тарелок; я заставлю моих клиентов заплатить за них». А когда она попросила хотя бы на один вечер вывести ее на концерт, он резко ответил: «Извини, но это невозможно. Я должен следить за тем, чтобы мои дымовые трубы дымили, а когда завтра я услышу звуки своей кузницы, эта музыка будет более тонкой, чем музыка всех скрипок в мире».

Берта забеременела в первую же неделю после свадьбы. 17 февраля 1854 года она родила сына, слабого и болезненного, хотя Альфред тогда этого не замечал. Он ликовал и окрестил ребенка Фридрих Альфред Крупп в честь своего отца и самого себя, а чтобы еще громче возвестить о появлении на свет маленького Фрица он нарек «Фрицем» свой самый шумный паровой молот, который, благодаря введению ночной смены, грохотал теперь круглосуточно. Тем самым, как он объявил, он рассчитывал «нагнать страху на антиподов и вывести их из спячки». Это доконало Берту. Она начала стонать и заламывать руки, и с тех пор всю жизнь вокруг нее суетились врачи. Альфред заботился о ней. Он отправлял ее на курорты, нанимал лучших берлинских докторов, на долгое время забирал у нее мальчика. Он также проявил большой интерес к признакам ее болезни и однажды выпалил совет: «Упражнения полезны для пищеварения, улучшают настроение и качество крови». С его точки зрения, активность, любая активность лучше этой вечной обморочной апатии, и он попытался заставить ее встать на ноги: «Пожалуйста, сходи в мебельный магазин и посмотри, есть ли у них плетеные кресла и обитая кожей мебель, которые подошли бы для дома…» Необходимы уверенность («Ты не должна сомневаться в прогрессе лечения») и присутствие духа («Если время от времени все еще требуется восстанавливать силы, что ж, ничего страшного!»). Иногда он занимал твердую позицию: «Когда ты уедешь из Берлина, ты должна быть крепче и живее, иначе вместо того, чтобы остаться на лето здесь, нам придется провести его на водных курортах». Даже на расстоянии он пытался руководить за нее ее же жизнью: