Стальная империя Круппов. История легендарной оружейной династии - Уильям Манчестер

Беспокоясь, чтобы она не выбилась из сил в переписке со знакомыми по курорту, он придумал для нее трафарет:

Как бы в раздумье он добавил: «Эта форма для других. А для меня, пожалуйста, несколько строчек».

Он получил несколько драгоценных строчек. Было мало такого, что требовало обсуждения. Оставив позади свою эссенскую травму, Берта морщила нос на все связанное с «фабричными людьми» и поэтому стала источником сплетен и мелких жалоб. Переезжая с одного модного курорта на другой, она заводила малозначительных друзей, наживала маленьких врагов. Альфред старался оставаться частью ее жизни. Во время мимолетных визитов на курорты он честно силился показать, что ему нравятся Клара и Эмми, Отто и «милашка Анна», а когда его жена пожаловалась, что какой-то «противный еврей» похотливо взглянул на нее, посоветовал: «Если он когда-нибудь приподнимет шляпу, не обращай внимания, как будто он приподнял ее перед кем-то другим».

В диалогах между Альфредом и Бертой – маниакальной болтовней скворца, с одной стороны, и зевающим невниманием, с другой, – симпатии принадлежат ему. Конечно, он часто, когда бы они ни встретились, настаивал, чтобы она успокаивала и утешала его, – он работал с большим напряжением, он отменял важные встречи, чтобы увидеть ее, он взял в руководство завода двух ее двоюродных братьев, Эрнста и Рихарда Айххоф, и она могла бы быть или хотя бы притвориться доброй к нему. Его любовь, какой бы она ни казалась гротескной, была истинной. В своем потоке трогательных писем он называет ее «Дорогая моя и возлюбленная», «Дорогая Берточка», «Самая дорогая из Берт», «Дорогая старушка». В те ранние годы он был неизменно нежен к сыну. «Расцелуй от меня Фрица!» – просил он ее, а когда мальчик приезжал в Рур, отец приходил в восторг и записывал во всех подробностях: «Я нашел Фрица, как всегда, веселым, вчера он ел, как экскаватор… Я испытал такую вспышку радости». Угнетенное состояние наступало всегда, когда он разлучался с женой и сыном. Находясь в одиночестве в своем покрытом сажей доме, расхаживая по комнатам и с хрустом давя сапогами осколки бокалов, он временами впадал в отчаяние: «Мне одному действительно нехорошо, без вас я в плохом настроении».

* * *

На самом деле в такое время ему работалось лучше всего: ведь он человек творческий, а при виде столбов фабричного дыма за окном он быстро оживал. Литейные цеха, кузницы, груды шлака и грязного кокса – вот что было его настоящей семьей, и в здравые моменты он это понимал: «Я всегда смотрю на завод как на моего ребенка, и притом хорошо воспитанного, чье поведение доставляет мне радость; и правда, кто не захотел бы иметь с таким ребенком как можно больше общего?» Берта не хотела, и это было между ними яблоком раздора. Другой человек мог бы примирить семью со своей карьерой. Но не Альфред. Ему надо было иметь со своим заводом как можно больше общего, из кожи вон лезть, испробуя то один проект, то другой, отбрасывая первый и проталкивая второй; иначе он позорил бы своего отца и предавал доверие матери. Он не мог существовать иначе, как не могла и Берта. Так они отдалялись друг от друга, не осознавая того, что уже после их смерти ребенок, которого они лелеяли, станет ярко выраженной жертвой их конфликта.

В момент женитьбы Альфреда перспективы крупповских пушек опять начали таять. К началу 1852 года стало ясно, что его пушка в Лондоне лишь бросалась в глаза и вызывала любопытство, но ничего более. Поскольку покупателей не нашлось, он решил от нее отказаться. 19 января он распорядился, чтобы ее разобрали, вычистили, вновь собрали, «как можно лучше отполировали» и с его наилучшими пожеланиями отправили королю Пруссии. Якобы это был великодушный жест. На самом же деле задумана сложная игра. Он рассчитывал на бесплатную рекламу. «Подготовка орудия должна быть завершена быстро и в такой срок, чтобы его мог увидеть российский император», – написал он Ашерфельду и добился своего. Фридрих Вильгельм IV, не зная, как поступить с таким необычным подарком, ответил, что будет рад выставить его для обозрения в своем дворце. «Вчера, – ликующе писал Альфред, – я получил сообщение, что решено выставить орудие в мраморном зале потсдамского городского дворца. Сегодня мы с шестью артиллеристами сделали это. Король сообщил, что там ее увидит российский император».

Царь Николай I был потенциальным заказчиком. В тот момент его государственный визит представлялся Круппу главным шансом. Это была поистине золотая возможность, и в конце концов благодаря своему маневру Альфред должен был собрать урожай в Санкт-Петербурге. Однако тем временем пушка в Потсдаме завоевала для него влиятельного союзника, который окажет ему финансовую помощь, позаботится о продлении его главных патентов и оповестит о том, что завод Круппа представляет собой «национальный институт». Этого весьма полезного ангела звали Вильгельм Фридрих Людвиг фон Гогенцоллерн. Сегодня он известен как Вильгельм I, «старый кайзер», предшественник Вильгельма II, приведшего Германию к поражению в Первой мировой войне, но в 1852 году он был седеющим спящим гигантом, прославившимся главным образом своей непримиримостью во время массовых беспорядков в Берлине 18 марта 1848 года. На его руках была немецкая кровь, которая пролилась в тот день; недовольные либералы объявили его реакционером, и, чтобы умиротворить их, его брату-королю пришлось отправить Вильгельма в короткую ссылку. В последнее время вхожие во дворец люди изучают его с новым интересом. Поскольку монарх был бездетным, Вильгельм считался предполагаемым наследником Пруссии. Его царствование могло начаться в любое время, потому что ум Фридриха Вильгельма все больше помрачался. Год от года он погружался в безумие, впадая в средневековые мечты, и Вильгельм уже был наделен титулом принца Пруссии.

Либералы попали в точку, дав ему ярлык «принца патронов». Разделяя веру своего помешанного брата в право помазанника Божьего, принц подкреплял это неистовым почитанием бога битвы. Впечатляет его военная подготовка. Еще подростком он руководил штыковыми атаками на французов и заслужил в пехотных частях Железный крест в возрасте восемнадцати лет. В двадцать один он стал генерал-майором. Он действительно мог стать первым прусским солдатом-королем после Фридриха Великого, а значит, был ключевой фигурой для честолюбивого промышленника-оружейника. К счастью для Альфреда, консерватизм Вильгельма распространялся только на политику. Не обремененный враждебностью офицерского корпуса по отношению к новым видам оружия, он стал идеальным экспертом потсдамской пушки, и когда вошел в мраморный зал и узрел ее, то почувствовал у себя в груди на месте сердца кусок плавленой стали. Он не мог успокоиться до тех пор, пока не встретил «этого герра Круппа», а на следующий год выразил желание приехать в Эссен.