Воспоминания выжившей - Дорис Лессинг

Я начала медленный спуск, осматриваясь и оценивая увиденное. Тут же вспомнила поселок, выстроенный для рудничных рабочих в Южной Африке. Я побывала там, когда континенты находились намного ближе, совсем по соседству, в одном дне пути один от другого. Поселок тот, обширный по площади, был застроен одинаковыми домишками, в каждом имелись комната, кухонька и простой санузел. Но в одном домике вы встречали интерьер деревенской хижины с очагом в центре комнаты на кирпичном полу, а в другом — скатанное одеяло в углу, сковородки и кастрюли. В соседней хижине вас встречал взгляд разряженной в пух и прах британской королевы, изображенной на висящем в прихожей портрете. Соответствовала портрету и обстановка, достойная викторианской эпохи: капитальная лакированная мебель, повсюду кружевные дорожки. В остальных домиках поселения вы могли найти великое множество промежуточных вариантов обстановки. Гостиница напомнила мне этот рабочий поселок африканцев. Только здесь улицы шли по вертикали. Но жили и здесь совершенно разные люди. От респектабельных, отпускавших шуточки насчет времен, когда еще не изобрели канализацию, и таскавших горшки сверху в единственную сохранившуюся внизу уборную, до спавших на полу, разжигавших костер посреди комнаты на листе асбеста и мочившихся в окно. Жидкость сверху лилась в те дни не обязательно во время дождя.

Дабы избежать именно этой вероятности, я ускорила шаг сквозь вонючие мусорные баррикады и увидела на первом этаже пару вооруженных молодых людей. Уж не знаю, охраняли они все здание, часть его или только одну комнату. Джун, увидев охранников, оживилась, обрадовалась, окликнула их. Извинившись перед Эмили за то, что придется подождать — о моем присутствии она, как ни старалась, постоянно забывала, — девочка проскочила внутрь, а мы с Эмили остались в туче мух, наблюдая, как она радостно обнимается с молодыми людьми, один из которых бывал в доме Райанов. Это означало, что он чуть ли не член семьи. Парень вручил Джун дюжину подстреленных голубей. Множество этих птиц кормилось в кучах мусора, но все они улетели, когда мы подошли. Мы проследовали далее с голубями мертвыми, тогда как голуби живые вернулись к питательным отбросам, и сразу же раздались щелчки пневматических пистолетов охранников.

Мы пересекли железнодорожное полотно, давно заросшее травами и кустарником. Эмили сорвала какие-то лекарственные растения, потом еще какие-то травки для приправ. Вскоре мы добрались до цели. Возле этого дома я тоже бывала ранее, но заходить опасалась, чтобы не показаться Эмили назойливой. Джун радостно замахала руками и здешним охранникам, обвешанным оружием так же, как и те, которых мы видели в гостинице. Мы вошли в совершенно оголенное и, что меня поразило, весьма чистое помещение. Это не вязалось с моими представлениями о «райанах» и Райанах. Мебели никакой, лишь шторы. Ставни чистые и целые, вдоль стен стоят рулоны скатанных на день матрацев и циновок. Мы прошлись по комнатам, причем меня больше всего интересовали общественные помещения: столовая, гостиная и подобное. Для приема пищи служила большая прямоугольная комната с длинными столами-козлами и скамьями. Здесь тоже все сверкало чистотой. Остальные помещения предназначались для жилья или работы. В них на матрацах сидели дети, чем-то занимались или болтали, на стенах висела одежда. Видно было, что община подразделяется на группы соответственно возрастным признакам или интересам. Зашли в кухню, большое помещение, занимающее пол-этажа. На полу асбест и рифленое железо, горит огонь, в котле готовится какая-то тушенка из картофеля с мясозаменителем. Повара, два подростка, отступили в сторонку, дав Эмили снять пробу. Она похвалила, но посоветовала приправить и вручила им собранную при железной дороге травку. «Да, и вот еще голуби. Их надо ощипать, выпотрошить… Ладно, я пришлю еще кого-нибудь в помощь…»

И тут я вновь убедилась в том, что уже замечала раньше. Дети реагировали не только на слова, но даже на появление Эмили. Они чувствовали, что в комнату входило начальство. И на кухне один из подростков тут же опустился на колени и чем-то, напоминающим кухонный нож, принялся кромсать на разделочной доске переданные ему стебли. Он получил приказ, указание, распоряжение — так он это воспринял — и приступил к его выполнению.

Эмили напряженно смотрела на меня, видимо, вспомнив наш недавний разговор. Выглядела она настолько озабоченной, что Джун сжала ее предплечье и промурлыкала подруге что-то на ухо. Все это настолько бросалось в глаза, что я предпочла сделать вид, что ничего не заметила.

А разговор у нас был следующий. Всего лишь несколько дней назад Эмили вернулась из коммуны, как всегда, поздно, озабоченная, едва сдерживающая слезы.

— Все время приходится распоряжаться, никуда не денешься. Как я ни стараюсь без этого… Без команд. — Она походила на обиженную маленькую девочку.

— Всегда так было, ты не первая сталкиваешься с этой трудностью, — утешила ее я.

— Да, но мы хотели этого избежать. Мы с Джеральдом специально об этом думали, обсуждали, решили обойтись без начальников и подчиненных, сделать все по-новому, иначе…

— Каждого из нас жизнь учит определять свое место в той или иной структуре, Эмили. Слушаться. В семье, в обществе.

— Но почти никто из этих детей никогда нигде не учился.

А ведь Эмили задалась очень серьезным вопросом, о котором большинство взрослых не задумываются. Маленькая девочка подняла очень взрослый вопрос. Она взбунтовалась против неумолимых обстоятельств и нуждалась в поддержке.

— Это начинается с самого рождения, — сказала я. — Эмили хорошая девочка — Эмили плохая девочка. Эмили послушная — Эмили непослушная. «Ты хорошо себя сегодня вела? Ты хорошая девочка?» — Она смотрела куда-то сквозь меня, словно бы не слыша. — Будешь слушаться — и ты хорошая девочка. Не будешь — плохая. В эту ловушку мы попадаем с рождения, и никуда из нее не выбраться.

— Но мы решили, что у нас все будет иначе!

— Ну, дорогая, демократию не введешь резолюциями и размышлениями о том, какая это хорошая штука. А люди всегда только так и поступают. С одной стороны — «хорошая девочка» или «дрянная девчонка», вся структура семьи и общества, сквозное администрирование, диктат силы, диктат денег. С другой стороны — сотрясание воздуха разговорами о демократии, восхваление равенства, принятие резолюций и прочая пустопорожняя болтовня. Так всегда было и всегда будет. И нет оснований расстраиваться.

Она вскочила как ошпаренная.

— Мы устроили так, чтобы все пошло иначе. У нас все иначе!

И она удалилась в кухню, чтобы уйти от неприятной темы.

Теперь в кухне Джеральдовой коммуны у нее было то же сердитое и смущенное выражение лица.

Парень у наших ног все рубил траву не поднимая головы, ибо надсмотрщик все еще стоял над ним, мог и придраться. Этот парень унизил и разозлил Эмили еще больше.

— Но… — нервно дернула она губами, искренне стремясь найти ответ, объяснение. Однако рядом стояла Джун, понимающая лишь, что ее подруга чем-то сильно расстроена, но даже не подозревающая чем.

— Ладно, — досадливо бросила Эмили, отворачиваясь от меня, от Джун, от всей этой картины и направляясь к двери. — Где Джеральд? Он сказал, что будет здесь.