Мерзавец и Маргарита - Юлия Гауф

«Войнов Максим Станиславович ст. 115 УК РФ, ст. 162 УК РФ. Осужден на срок 8 лет отбывания в исправительной колонии для несовершеннолетних, по достижении совершеннолетия обязан быть этапирован в исправительную колонию общего режима…»

Умышленное убийство и разбой. В четырнадцать лет. А ведь наказывают чаще всего с шестнадцати. На миг прикрываю глаза, в которые будто песок насыпали, а затем выдыхаю.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Открываю глаза, и читаю дальше:

«Спланировал убийство своего отца – Войнова Станислава Алексеевича. Убийство произвел, сбросив Войнова С.А. с балкона девятнадцатого этажа. С места преступления скрылся».

А пойман был лишь через три недели на Щелковском шоссе, когда в составе банды остановил автомобиль мужчины, чтобы ограбить. Вот только мужчина оказался при оружии и звании, и отпор дал.

И добился того, что Макса посадили.

«В колонии для несовершеннолетних показал себя с наилучшей стороны. Доказал, что встал на путь исправления, что подтверждено психологической экспертизой. Освобожден досрочно, отбыв 3 года 7 месяцев назначенного срока».

Освобожден, и следующий назначенный год Макс исправно отмечался в участке. Больше ни в каких правонарушениях замечен не был – даже штрафов за превышение скорости нет. Но вот странность: мужчину, который Максу и его банде отпор дал, нашли застреленным ровно через неделю после того, как Макс из колонии вышел.

- Можно? – в кабинет входит уборщица, и я киваю.

Чищу историю поиска, и выключаю компьютер. Я узнала про Макса даже больше, чем хотела, и теперь не знаю, что мне делать с этим знанием.

Судьба – худший из маньяков. Неизвестно, какая пытка припасена на каждый новый день, и какую часть души я потеряю завтра.

Макс

- Готово, - коротко сообщает Мих.

Звонит, как полагается, с левой симки на телефон по закрытой линии – не прослушать.

- Кто-нибудь из них успел наболтать?

- Нет. Вовремя девчонка ваша информацию слила, - радуется помощник, и до меня доносится визг колес – спешит обратно в Москву.

Правильно, командировки у моих ребят короткие, нечего прохлаждаться.

- Она полезна. Точно никто не прокололся насчет меня?

Это тревожит – я не хочу опять в тюрьму. Конечно, в колонии общего режима – рай по сравнению с «малолеткой», где я почти 4 года отмотал. Подростки – отбитые и жестокие, с ними не договоришься, и бить надо первым. Но жить можно везде: и на воле, и в неволе.

Говорят, что свобода – она внутри, но и то что снаружи важно. Не хочется видеть колючую проволоку и бетонные стены, слышать лай собак и чувствовать в спину прицел снайперской винтовки.

- Уверяли, что нет. Не успели. Многих вчера убрали, некоторых сегодня. Все чисто.

Киваю, и немного успокаиваюсь. Но Марго придется потрясти – вдруг, что слышала.

- Как приедешь – заляг на дно, Мих, - говорю, и отключаюсь.

Иллюзий особых не питаю: пятнадцать почти одновременных смертей тех, кого вызвали на допросы по одному делу – это подозрительно, если выражаться мягко. Но кто-то мог знать обо мне, и сдать – а этого допускать нельзя.

«Черт, я ведь прокололся. Столько мокрухи их-за обычных откатов – это непрофессионально» - морщусь, с усилием отгоняя от себя сонливость.

Всю ночь не спал: нужно было перевести деньги своим, да еще и по крытым каналам – чтобы не подкопаться; подумать над тем, где я еще мог проколоться, и над тем, кто крыса.

Надеялся, что Марго не станет названивать, как типичная телка, которых я трахал. Те только и делали, что смс строчили, и звонили: «Котик, я тут такую шубку увидела – закачаешься. Скинь мани-мани», «Малыш, я соскучилась, ты скоро?».

Надеялся, что Марго не станет меня отвлекать и раздражать, и она не стала – после нашего разговора от нее ни звука. Что не радует.

Может, это я в телку превращаюсь? Косячу на работе так, что 15 свидетелей убирать приходится; не хочу внимания Марго, и хочу его…

Идиот.

Ничего, скоро буду у нее – Марго нужна. Она полезна и, наверное, уже что-то слышала про «внезапные смерти» и «несчастные случаи» со свидетелями которые, если следаки не идиоты, объединили в общее дело.

Солнцегорская перекрыта, и я, ведомый навигатором, выворачиваю руль вправо, оказываясь… на той улице, где вырос. А все моя сонливость, иначе бы вовек здесь не оказался.

Надо же, магазин так и называется: «Дубок». Именно на его крышу, помнится, и упал папаша.

…- Твой отец – инвалид, ветеран войны в Афганистане, уважаемый человек. Максим, ты не раскаиваешься?

Тетка в ментовской форме, вижу, искренне хочет понять: как можно родного отца замочить. Тем более, такого «идеального» - как же: ветеран, забытый государством; контуженный; во благо Родины пострадал – здоровье свое отдал, а затем сын и жизнь отнял.

Ее корежит – тетку эту. И от того, что я пачкаю засохшей кровью ее потертый стул в убогом кабинете, и от того, что ее коллегу – тоже из ментовских – чуть на дороге не замочил.

- Он меня бил.

- Воспитывал! – поднимает она палец с уродским маникюром. – За пару шлепков родителей не убивают, неужели ты не осознаешь неправильность своего поступка?

Пожимаю плечами, и замолкаю – никто и никогда не хотел слушать. И не захотят: слушать, слышать, понимать.

- Так ты не отрицаешь, что подмешал в чай отца клофелин…

- В водку я его подмешал, - честно поправляю я, подозревая, что честность эта мне аукнется.

Но пусть знают – не раскаиваюсь! Мог бы – еще раз пришил урода!

- Ты хотел его отравить?

- Нет. Водка отца с ног не сбивала – он лишь злее становился, и я бы не справился с ним. Потому набодяжил с химией, - говорю ровно, с удовольствием подмечая, что тетка ненавидит меня все больше. И первоначальное ее сочувствие улетучивается – она так хотела оправдать меня - идиотка, как и все бабенки. – Когда он озверел – выманил на балкон, и сбросил. Давайте уже свои бумажки – я подпишу, только отстаньте.