Храбры Древней Руси. Русские дружины в бою - Вадим Долгов

Ученые сомневаются в подлинности одного из сюжетов [Джаксон. 2000, 34]. То ли поступок Олафа приписали Магнусу, то ли наоборот. В данном случае для нас это не важно. Важно, что подростки в этих сюжетах владеют настоящим оружием и при случае пускают его в дело.

Не нужно думать, что вооруженными на Руси были только заезжие скандинавские подростки-конунги. Русские подростки-князья ничем им не уступали. Только вооружены они были не топорами, а более подходящим для князя оружием — мечами. И отнюдь не деревянными. Деревянные служили для игры и тренировки, в обыденной жизни на боку князя с самого детства висел настоящий меч.

Свидетельство этому мы находим в Галицкой летописи, повествующей о детских годах галицко-волынского князя Даниила Романовича. Оставшись без отца, он оказался вовлечен в сложные политические коллизии, в ходе которых ему пришлось разлучиться с матерью: вдове князя Романа, изгнанной галичанами, пришлось покинуть город, оставив в нем сына. Даниил не хотел оставаться без матери — ударился в слезы:

«Плакал по ней, поскольку был еще мал».

Но детская реакция — плач — уже сочетается в его поведении с подростковой отчаянностью и истинно княжеской решительностью. Когда шумлянский тиун Александр, взявшись за поводья коня его матери, хотел увезти ее, Даниил вдруг выхватил меч и бросился на взрослого, порубив под ним коня. И только вмешательство самой матери Даниила, взявшей из рук сына меч и умолившей его остаться в Галиче, помогло успокоить юного (а по нынешним временам просто еще совсем маленького) князя. Дело происходило в 1208 году. Даниилу было, по некоторым данным, семь, а по другим — всего четыре года.

То, что юные княжичи с самого раннего детства ходили при мечах, подтверждается другой, более трагичной историей. В Суздальской летописи по Лаврентьевскому списку, в записи, помещенной под 1128 год в связи с сообщением о смерти полоцкого князя Бориса, рассказывается об обстоятельствах самостоятельного вокняжения его прапрадеда — князя Изяслава, сына Владимира I и Рогнеды.

Насильно взяв Рогнеду в жены, Владимир привез ее в Киев. Однако, замечает летописец, князь был большим женолюбцем и помимо полоцкой княжны набрал еще очень много жен. Действительно, «Повесть временных лет» упоминает о пяти «официальных» женах и восьми сотнях наложниц. Понятно, что до Рогнеды, овладение которой сопровождалось жестокой расправой с ее родителями и братьями, креститель Руси доходил нечасто. Рогнеда, некогда высокомерно отказывавшая Владимиру в благосклонности, теперь по чисто женской логике негодовала.

И когда однажды он к ней все-таки пришел, решила отомстить. Дождавшись, когда князь уснул, она замыслила его заколоть ножом. Однако по счастливой случайности Владимир вовремя проснулся, заметил угрозу и смог схватить Рогнеду за руку. Все-таки он был воином и даже спросонья хватки не терял.

Разоблаченная Рогнеда принялась жаловаться на то, что Владимир ради нее убил ее отца, всю землю Полоцкую пленил, а теперь совсем не любит ни ее, ни сына (маленького Изяслава). Но разжалобить Владимира, которого она только что чуть не зарезала, было трудно. Владимир приказал ей одеться в то же богатое «царское» платье, в котором она была в момент посажения на престол, сесть на «светлую постель» и дожидаться его. А он придет и проткнет сам ее (так говорится в летописи). Сказал так и удалился за какой-то надобностью.

Рогнеда оделась, как ей было велено. Но Владимир еще не пришел, и она решила попытаться спастись от неминуемой гибели. Кто мог защитить бывшую полоцкую княжну, а теперь несчастную киевскую княгиню? Все мужчины ее рода давно лежали в земле. Оставался только один человек, который мог ей помочь, это сын.

Но Изяславу в тот момент было самое большее лет пять. Утопающий хватается за соломинку — Рогнеда решила стать под защиту юного князя.

Она дала в руки сыну обнаженный меч. И научила, что нужно сказать.

Сын все сделал правильно.

Когда Владимир явился в покои Рогнеды, он увидел там Изяслава, вставшего на защиту матери. «Отец, ты думаешь, ты здесь один?» — сказал малыш, грозя клинком.

Зрелище, видимо, было не для слабонервных. Владимир, на совести которого лежало уже несколько загубленных жизней (в том числе и жизнь старшего брата Ярополка), растерялся. Настолько растерялся, что бросил свой меч (знак поражения), воскликнул:

«Кто ж знал, что ты-то здесь!»

Отобрать меч у сына, оттолкнуть его, маленького, и на его глазах убить мать Владимир не решился. После такого унижения, поражения и ужаса — какой из него потом выйдет князь? Владимир ретировался с «поля битвы» обсуждать с боярами судьбу опасной княгини и своего сына. Бояре, оценив подвиг юного Владимировича, посоветовали не убивать ни Рогнеду, ни сына, а отселить их подальше от княжеского двора. Владимир послушался мудрого совета и дал им во владение новый город, названный по имени сына Изяславлем.

Судя по тому, что меч Владимира был при нем, наличие оружейного склада в покоях княгини предполагать трудно, своим спасением Рогнеда обязана мечу, принадлежавшему маленькому Изяславу. Да и вряд ли маленький мальчик смог бы удержать в руках взрослый меч, длина которого должна была быть равной его росту.

Примеры Изяслава и Даниила не оставляют сомнений в том, что юным князьям оружие вручалось в том возрасте, когда они едва начинали себя осознавать. А осознав, тут же приучались ощущать тяжесть настоящего оружия на поясе и обнажать его в случае необходимости.

Существовала ли в Древней Руси особая школа оружейного и рукопашного боя? Оружие у представителей древнерусского рыцарства было с детства, это теперь ясно, но кто и как учил им пользоваться? Вопрос очень непростой.

Этим вопросом задавался человек, который намеренно искал следы этой системы в обычаях русских кулачных бойцов — создатель славяно-горицкой борьбы А. К. Белов. Результаты поисков изложены в его книге «Славяно-горицкая борьба. Изначалие». В той части книги, где Белов касается раннесредневековой истории Руси, рассуждения его скорее всего покажутся профессиональному историку весьма уязвимыми. Даже тем историкам, которые отстаивают сходную точку зрения о славянском происхождении варягов и Руси. Но в тех разделах, где речь идет о сборе и анализе этнографических материалов, его работа, безусловно, представляет большую ценность.

А. К. Белов пишет: «В народной игре тогда я искал ответ на вопрос, тяготивший меня после нескольких экспедиций. Все отчетливее проявлялась идея отсутствия в отечественных традициях системности подготовки бойцов. Почему при почти поголовном вовлечении мужского населения (разумеется, низших социальных слоев) дореволюционной России в ту или иную форму народного состязания полностью отсутствует такое звено, как специальное обучение, то есть школа? Вероятно, особую, тренировочную роль в подготовке будущих борцов и мастеров кулачного схода играла детская забава — народная игра. Чтобы уклониться от летящего в вас «чингалища булатного», нужно все свое детство побегать от закатанных товарищами снежков да покачаться, стоя ногами на качелях, учась распределять движение от пяток до плеч, да поездить, не падая, с горы на ногах по ледяной дорожке, да побегать в валенках по льду, когда разъезжаются ноги, да набегаться в «салки пятнашки», уклоняясь от пытающегося тебя достать товарища, да… Впрочем, разве все перечислишь? Дворовая игра и спорт, по сути, одно и то же. Технике же самого боя научиться — дело несложное. Особенно если состязания мастеров проходят с детства у тебя на глазах. А уж все остальное — практика» [Белов. 1993].