Каннибалы - Юлия Яковлева

Приблизить получилось не просто крупный план. Сверхкрупный.

И фотография – стоп-кадр видеозаписи – уже разлетелась по онлайн-газетам. Эти всегда первыми падали на добычу.

Экран был открыт на фотографии.

Маленький мальчик – несомненно Костя Смирнов – стоял на балконе Большого театра. Он с испуганным удивлением рассматривал свои растопыренные пальцы.

Руки у него были в крови.

А потом компьютер Оксаны включил энергосберегающий режим «сна» и экран погас.

1

Есть вещи, которые в последнее время изменились в лучшую сторону, подумал Петр. Когда служил он, с детьми работали иначе. Где-то лучше, где-то хуже, но по-другому в принципе. Да и сейчас ведь – не везде хорошо. Но конкретно здесь, подумал он, не хуже, чем в какой-нибудь Германии или Франции.

И точно услышав его мысли, Кириллов сказал:

– Лена стажировалась в Швеции.

Еще некоторое время оба просто молча наблюдали через экран, как эксперт Лена, тоненькая, большеглазая (это Петр тоже одобрил: учли и внешность – к таким тянутся дети) берет пробы с Кости. Собирает улики. Костя сейчас сам был уликой. Он сидел у нее на коленях, выставив вперед толстенькие короткие ноги. Иногда поглядывал на мать, но было видно: не испуган, не напряжен, с Леной есть контакт. Лена говорила ему что-то. Покачивала на коленке. «Ручки помоем, давай? Ты умеешь мыть руки?» Костя оглянулся на мать. Смирнова кивнула: умеешь, можно. Он растопырил пухлые, покрытые бурой кровью пальцы. Лена сделала лабораторный смыв. «А расчесываться сам умеешь? Нет? Хочешь, покажу, как я умею?» Мать кивнула. Лена расческой собрала пробы с пушистых легких волос.

– Но только это уж такое большое одолжение, – предупредил Кириллов, – что я даже не знаю, чем потом отдаришь.

– Почкой?

Кириллов хмыкнул.

– Я не забуду, – сменил тон на серьезный Петр. – Я у тебя в долгу.

– В большом долгу.

– В очень большом, – заверил Петр.

Когда он снял погоны, полиция еще называлась милицией, но это же как шекспировская роза – всегда останется собой, хоть как назови. Нет бывших ментов. Ты по жизни – мент. Только прирастаешь старыми связями и новыми знакомствами.

Вот и Кириллов, технически говоря, не мент, а полицейский. Но оба, встречаясь и никогда не говоря это вслух, знали, что они из одной грибницы. Что дорожки их еще пересекутся. Особенно когда Кириллов однажды снимет погоны. К тому времени прочная сеть взаимных одолжений уже будет сплетена и подхватит его в свободном падении куда лучше, чем государственная пенсия.

Лена вышла. Безразлично поздоровалась с Петром: он для нее был просто еще одним мужиком в пиджаке. Разве что пиджак получше, чем у обычных следаков, и не мятый, как у них, на заднице, но на такие тонкости Лене, очевидно, было наплевать.

– Скажу, как только будут готовы результаты, – пообещала она, но было видно, что хочет о чем-то поговорить уже сейчас. Если бы только не незнакомец…

– Свой, – кивнул на Петра Кириллов.

– Скорее всего, кровь его собственная, на руках порезы.

– Порезы? – напрягся Кириллов.

Преступления против детей что в милиции, что в полиции воспринимали особенно тяжело.

– Незначительные.

Лену они, очевидно, не насторожили.

– Упал. За что-то схватился. Так мне показалось.

Кириллов что-то обдумывал.

– Знаешь, а давай Снежану пригласим, – предложил он.

– Ему год и семь, – не то возразила, не то сообщила Лена. – Мать на дыбы встанет.

Вошли все вместе.

И точно – мать сразу набычилась. Крепче обняла сына.

– Допрашивать? Ему год и семь! – почти повторила она слова Лены.

– Не допрашивать, – доброжелательно поправил Кириллов. – Это не допрос, что-то вроде интервью.

– Он же почти не говорит!

– Ну вы же его мама, – мягко возразила Лена. «И прямо в душу глядит своими честными голубыми глазищами», – опять одобрил Петр.

– Вы же понимаете, когда он вам что-то говорит? Значит, он может что-то рассказать.

Мать покачала головой. Но опустила глаза. Лена продолжала мягко надавливать:

– Возможно, совершено преступление. Возможно, там человек ждет нашей помощи.

– Она Костю завела и бросила! – зло выпалила Смирнова.

– Возможно, она сама попала в беду, но сумела спасти вашего ребенка, – вставил Кириллов.

Мать подумала. Кивнула:

– Хорошо.

2

Отсюда, с экрана, Петру было хорошо видно все. Рядом с ним Снежана – вызванный психолог-эксперт – была напряжена, как сеттер на охоте. Люди в комнате их не видели. О том, что за разговором наблюдают, говорил только огонек камеры в углу под самым потолком. Поэтому Снежана не боялась, что ее волнение передастся ребенку, сидевшему с матерью в другой комнате, помешает ему рассказать то немногое, что он сможет.

Петру захотелось похлопать Снежану по плечу: мол, ничего, ничего. Та уловила сочувствие во взгляде, попробовала улыбнуться:

– Да, обычно работаем с детьми, которые пережили что-то… С жертвами.

– Костя не похож на жертву?

– Он выглядит очень хорошо, – обтекаемо ответила Снежана.

Петра обдал знакомый страх. Он боялся детей. Детей как таковых. Их уязвимость ужасала. Хуже: она становилась твоей уязвимостью. Разве не безумие их заводить?

На столе лежали бумага, цветные карандаши. Таращил глаза медвежонок с бантом. Петру стало жутковато-тошно при мысли, сколько маленьких рук уже трогало эти разноцветные машинки. Костя катал их по столу.

– Он уже говорит слова из трех предложений, – с затаенной гордостью сообщила Смирнова, от волнения перепутав.

Петр увидел, как на экране Кириллов поправил в ухе микрофон.

Снежана тут же заговорила:

– Спроси, может ли он показать, где он был.

– Ты был с Ирой? – заговорил Кириллов. – Ты гулял с Ирой?

Костя кивнул. Повторил эхом:

– Гулял.

– Тебе понравилось?

– Да.

Тон мальчика был уверенным.

Снежана кивнула экрану. Придержала рукой микрофон, чтобы Кириллов не слышал, не отвлекался.

– Молодец, – похвалила она. И Петру: – У него хороший подход к разговору с детьми. Знает, как взяться. Как выяснить, что ребенок пережил.

И снова Петра ударил изнутри липкий тошный страх.

– Прирожденный папаша, – не в такт его мыслям пояснила Снежана, позволив себе улыбку.