Тибет: сияние пустоты - Елена Молодцова

Итак, всякое частное проявление единой Пустоты связано с деятельностью ума, который в некультивированном, непросветленном состоянии неизбежно дробит исходное единство, разрывает его на части, из которых никак нельзя составить целое. Однако это целое содержится в каждой из частей и содержит в себе все части. Как и у Джефри Чу в его бутстрэпе, «шнуровке ботинок», каждая частица содержит в себе также и все другие частицы, порождая их и порождаясь ими же в общей связи целого, в котором все находится во всеобщем взаимодействии и взаимопроникновении.

Чрезвычайно схожие взгляды на соотношение фрагментарного мира и Бога как исходной целостности развивают и представители традиции исихазма. Как пишет Дионисий Ареопагит, почти во всяком богословском сочинении Богоначалие воспевается как Монада или как Единица – по причине простоты и единства сверхъестественной неделимости, которая как единая сила соединяет нас и сверхмирно объединяет наши частные различия, тем самым собирая нас в боговидную монаду и богоподобное единство. Комментируя, Максим Исповедник продолжает эту мысль, говоря, что нет никакой двойственности в божественном, пребывающем совершенно простым и превыше всего простым, однако в нем присутствует все, оно содержит в себе все, связывая и соединяя, и потому можно сверхмирными очами увидеть все во всеобщей Причине, даже противоположное друг другу – единовидно и соединенно. Работает неизменный принцип: все во всем.

О выходе же Бога в мир Дионисий говорит следующее: «Люди, посвященные в священные предания нашего богословия, божественным единством называют сокровенные и неисходные сверхпребывания сверхнеизреченного и сверхнепознаваемого постоянства, разделениями же – благолепные выступления богоначалия вовне и его изъяснения». Как только Бог выходит вовне, в мир, так сразу же возникает разделенность, которая никак не может быть снята на уровне мира. Мир, таков, как он есть, фрагментарен, и только таким он и может быть познан в обыденном и научном познании, не выходящем за пределы мира. Но поскольку смысл всему этому, целостность всем фрагментам задает иное, запредельное миру бытие, человек должен культивировать свой ум и самого себя, чтобы выйти на этот уровень бытия, равного небытию, знания, равного незнанию, – точнее, незнания, которое выше знания, как определяет этот уровень исихаст Григорий Палама.

Илл. 24. Дхьяни-будда Акшобхья

Но не выходит ли и современная наука в ряде своих новейших представлений как раз на те самые слои, которые описаны в исследуемых нами традициях, и отнюдь не только в них? Укажем, например, на введенную в 1976 году Бенуа Мандельбротом теорию фракталов. Согласно его определению, «фракталом называется структура, состоящая из частей, которые в некотором смысле подобны целому», то есть она выглядит одинаково при любом «масштабе» рассмотрения, на любом уровне. Фракталы можно интерпретировать как составляющие единой структуры мира: Вселенная во всех своих точках и на всех своих уровнях состоит из фрактальных систем, которые везде подобны самим себе (здесь можно вспомнить, например, подобие структуры атома и Солнечной системы). Вырисовывается картина тотально разорванного на клочки мира, причем в любом мельчайшем кусочке такого клочка проглядывает целое, и, в сущности, все эти разломы равны друг другу, ни один не более фундаментален, чем другой.

Ученые, говоря о теории фракталов, прибегают к не свойственному им обычно языку – например, они говорят о фрактальных прозрениях в науке, о красоте фракталов, о том, что естественные процессы, представленные графически, можно постичь во всей их сложности, опираясь на нашу интуицию. При этом говорится о порождении новых идей, о пробуждении творческого потенциала у тех ученых, которые способны мыслить в образах. Такой язык описания явно не традиционен для науки, стремящейся обычно к строгому рационализму. Сам автор теории, Бенуа Мандельброт, считает недостаточным чисто формальное определение ряда понятий и говорит, что если бы ему не удалось развить в себе интуитивное понимание, претворить знания в интуицию, то, вероятнее всего, не было бы и фрактальной геометрии. Он же пишет о вкладе фрактальной геометрии не только в науку, но и в эстетику, ибо графические изображения фракталов приносят в мир новые формы красоты, фракталы прежде всего красивы.

Сдвиг познавательной установки в сторону эстетики, образного мышления, интуиции приводит к вопросу о пределах применимости математики. Наука до сих пор не достигла ясного понимания границ применимости математических методов к познанию мира, однако ряд парадоксов, неразрешимых противоречий, возникающих при интерпретации квантовой механики, явно указывает на такие пределы. В эволюционной теории познания неизбежно возникает предположение о том, что познавательные способности человека как вида «хомо сапиенс», «человека разумного», принципиально ограничены, так как имеют биологическую основу, а следовательно, не могут полностью содержать все структуры, имеющие место в действительности. Следовательно, должны существовать и пределы для математического описания природы.

Итак, если утверждается, что познавательные возможности человека отнюдь не безграничны, но ограничены самой его природой, то отсюда логически следует, что для расширения пределов познания надо выйти за рамки обычной человеческой природы, преодолеть ее ограниченность. И буддизм, и исихазм, и не только они, с одинаковой уверенностью утверждают, что такое преобразование человека возможно и необходимо, ибо в каждом человеке скрыт зародыш божественной природы, зерно всеведения, свойственное как Богу, так и будде, и существует возможность приобщения к божественному, возможность стать Богом или буддой, Пробужденным. Пути и средства для этого тщательно проработаны и описаны в буддизме, и если внимание читателя не ослабеет, мы с ними познакомимся чуть позже. И буддизм, и исихазм, равно как и многие другие мистические учения, предлагают человеку целую науку об изменении ума и о достижении абсолютного знания.

Но чтобы понять, что такое наш ум, следует рассмотреть ту онтологию, общую картину мира, которая в буддизме разворачивается из исходной Пустоты и из сети взаимозависимого происхождения, из которых наш непросветленный ум вырывает фрагменты, разламывая целое и творя таким образом реальности нашего повседневного мира. Следует также рассмотреть и ту картину мира, которую дает нам учение исихастов, ибо здесь обнаруживаются удивительные параллели. Характерно, что обе эти картины являются чисто энергетическими. В таких совпадениях нет решительно ничего удивительного; буддизм вообще считает, что истина едина, но ищут ее разными средствами, поэтому и результаты поисков часто оказываются одинаковыми или очень похожими.

Изобразив схематически картины мира по тибетским тантрам и по исихазму, мы получим следующие рисунки:

Образ мира в тибетском буддизме