Муля, кого ты привез? - Виктория Токарева

– Нельзя потерять то, чего нет.

Я долго не могла заснуть. Не выдержала, позвонила Людке.

– Верни деньги, – приказала я.

– Какие деньги? – удивилась Людка.

– Ты знаешь какие…

– А зачем она туда полезла?

– Куда «туда»? – не поняла я.

– В тайник. Нечего было лезть…

Получалось: Лана сама виновата в том, что Людка ее обокрала.

– Тебе не стыдно? – просто спросила я.

Людка помолчала, потом сказала:

– Время гадское…

– Можно жить достойно в недостойные времена.

– Ко мне пришли, – сообщила Людка.

Кто к ней пришел в час ночи? Кот?

Я поняла, что деньги из Людки не выковырять. Даже если подать в суд, ничего невозможно доказать. Людка скажет, что у Ланочки глубокий склероз, а врачи подтвердят. Оставалось смириться и забыть. Утешало то, что Людка всегда была невезучей, тридцать три несчастья. Можно считать, что ей первый раз повезло.

Я заметила странную особенность: со мной происходило только то, что должно произойти. И никогда наоборот. Например, я провалилась в медицинский институт, куда очень хотела попасть. Со временем выяснилось, что этот провал – главная удача. Окончи я медицинский, работала бы врачом и никогда не стала бы писателем. Так, писала бы что-нибудь для себя и носила в душе глубокую неудовлетворенность, которая отражалась бы на лице и на характере. Далее, я вышла замуж за созерцательного Диму. Был бы Дима деятельным, я стала бы другой. Паслась бы, как корова на лугу. А зачем париться? Все равно все сделают за меня. И преподнесут. Но никто за меня ничего не делал. Все сама: и деньги, и блага, и даже имя. Значит, все мои поражения оказались победами. Кто-то сверху пристально следил за мной и отщелкивал, как таракана, на мою единственную дорогу.

Кто это? Ангел-хранитель? Или мой папа, который умер рано и знал меня только маленькой… А далее он следил за мной из своего зазеркалья, оберегал и направлял. Он меня любил, и я это чувствовала. И сейчас, когда я не могу найти решение какой-то проблемы, я ее бросаю. Я знаю, что пройдет день-другой – и нужное решение выплывет само собой. И я не сделаю ошибки.

«Наши мертвые нас не оставят в беде» – так пел гениальный Высоцкий. Гениальные люди обладают даром прозрения.

Может быть, так оно и есть.

Рука дающего да вознаграждена будет.

Мне предложили принять участие в рекламе и заплатили хорошие деньги. Сквознячок сработал.

В таких случаях надо жертвовать, или, как сейчас говорят, отстегивать процент от успеха. Отдать десятину, как учил Христос.

Я позвонила Ланочке и сообщила:

– Долг можешь не возвращать.

– Почему? – удивилась Лана.

– У меня появились деньги.

– Откуда?

– С неба упали. Ангел-хранитель постарался.

– Твой или мой?

Я задумалась. В самом деле, кто? Миша или папа?

– А может, они дружат? – предположила я.

Действительно, у нас тут своя компания, а у них – своя.

Папу я помню плохо. Он умер в тридцать семь лет, в середине жизни. На полдороге.

Это был 1945 год. Он умер в январе, а в мае кончилась война. За пять месяцев до победы. Но что ему победа… У него был рак пищевода, он умер от голода, в страшных мучениях.

Тогда не было обезболивающих лекарств. А может, и были, но страна пережила тяжелую войну, потери – миллионы. Кому было дело до одного умирающего, поседевшего от страданий…

Мама с двумя детьми (я и сестра) были в это время в эвакуации.

Но… начну сначала.

Начало – тридцатые годы. Мой папа, студент политехнического института, поехал на практику в Донецкие шахты. С ним в одной группе учился Ботвинник – в дальнейшем великий гроссмейстер. Они были чем-то похожи с папой: невысокий рост, приятные лица. Видимо, в те времена было неважно с питанием и молодежь плохо росла.

Студенты прибыли на практику. И тут, в Горловке, папа увидел мою маму. Ее звали Наталья, сокращенно Тася.

Тася стояла шестнадцатилетняя, босая, в сарафане, вся с ног до головы осыпанная ярким солнцем.

Где она стояла? Скорее всего, в степи. Только земля, небо и Тася.

Папа обомлел. Он привык к интеллектуальным еврейским девушкам в темных глухих одеяниях, а тут – сама жизнь, сама весна.

Папа быстро выяснил: кто такая и где живет. И пришел к Тасе в гости, хотя его никто не приглашал.

Тася слегка удивилась, но не выгонять же человека…

Меж тем Тася торопилась на свидание. У нее был дружок по имени Пантелей, сокращенно Панько, – два метра роста, все зубы золотые, поскольку свои зубы ему выбили в постоянных драках.

Местные парни часто дрались за неимением других развлечений. Организм требовал эмоциональной встряски.

Тася убежала на свидание, а Муля остался сидеть. Ждал, когда она вернется.

Она вернулась поздно. Надо было ложиться спать.

Муля попрощался и ушел.

Он приходил каждый день. Иногда он заставал Тасю, но чаще нет. Ничего страшного. Муля садился на стул возле двери и ждал.

Мать Таси (моя бабка Ульяна), тогда еще не старая, сорокалетняя, громко удивлялась: «Чого вин сыдыть? Приходэ и сыдыть».

Сколько это продолжалось – месяц, два?

Лето катилось к осени. Практика подошла к концу.

Перед самым отъездом Муля заявился к Тасе, держа в руках два железнодорожных билета. Он сказал:

– Тася! Поедем со мной в Ленинград.

Тася удивилась и вскинула глаза на Мулю, чуть ли не в первый раз. Она увидела, что он симпатичный, хоть и мелковат. Совсем другой, чем Панько. Со своими зубами и с другим выражением лица, совершенно не годящимся для драк и матерных разборок. Но главное, что сообразила Тася, – в Горловке, в этом захолустье, нечего ловить. Что здесь за жизнь? Шахты, тяжелый рабский труд, водка, драки, надвигающийся голод. А Ленинград – столица, там жил царь, там красивые дома, муж – будущий инженер. Надо соглашаться.

Даже если бы Муля был кривой на один глаз и глухой на оба уха, надо соглашаться, потому что впереди – новая жизнь. А Муля – не кривой и не глухой, а очень даже ничего. Можно привыкнуть. Немножко лопоухий, но это не мешает. Даже мило.

– Ни якого приданого мы нэмаемо, – честно предупредила Ульяна. – У нас нэчого нэма.

Это соответствовало действительности. Семья жила бедно. Но даже если бы и были какие-то запасы, Ульяна не дала. Она была не в состоянии расстаться ни с копейкой, ни с куском хлеба. Зажимистость, идущая от нищеты.