Мишка и Трубочист - Агата Озолс

- Лежи, - опередила его Мишель.

Подошла к кровати, присела на стоящий тут же стул.

Виннер был еще очень слаб, ее предупредили, что ему и говорить-то трудно, не то, что двигаться.

- Как ты? - спросила Мишель и погладила бывшего мужа по небритой щеке.

В этом ее жесте не было ничего от той огромной любви, которую когда-то она к нему испытывала. Мишель понимала: ушла любовь. Безвозвратно ушла. Куда-то далеко, за синие моря, за высокие горы, за непроходимые леса. Просто так нестерпимо жалко было видеть этого сильного, волевого мужчину сейчас беспомощно лежащим на больничной кровати.

Павел прижался щекой к ее руке. Повернул лицо так, чтобы губы коснулись ее ладони.

- Мишенька, - прошептал еле слышно.

- Все будет хорошо, - ласково сказала Мишель, не  находя в себе сил, чтобы отнять руку от его губ.

- Я думал, что все. Конец.

- Не говори так, - ответила она строго. - Ты поправишься. Ты просто обязан выздороветь. У тебя работа, родные, друзья.

- И ты, - проговорил Павел с вопросительной интонацией.

Что можно было на это ответить? Что меня ты давно вычеркнул из своей жизни? Сам, своими собственными поступками? Да что там вычеркнул! Выбросил, вытолкнул из всех своих немалых сил!

Наверное, будь она постервознее, так бы и сказала. Но Мишель, глядя на бывшего мужа, больного и беспомощного, не испытывала к нему той всепоглощающей ненависти, которую так лелеяла в себе когда-то. Ей просто было по-человечески его жалко, как бывало жалко и своих же пациентов. К тому же, как ни крути, но совсем чужим Виннер ей не был.

- И я, - согласилась Мишель.

Ни к чему сейчас выяснять с ним отношения. Вот встанет на ноги, тогда и можно будет поговорить, если во этом разговоре еще останется нужда.

- Не уйдешь? - добывался Павел.

- Ну, куда я уйду? - спросила Мишель тоном, которым говорят с маленькими детьми.

- Хорошо.

Павел прикрыл глаза, а через минуту уже крепко спал, так и прижимаясь щекой к ее ладони.

Пока он лежал в больнице, Мишель ездила к нему каждый день.

После выписки, когда Павел оказался – таки дома, в своей новой квартире, купленной им уже  после развода, Мишель продолжала заезжать к бывшему мужу. Привозила фермерский творог и молоко, иногда готовила что-то вкусненькое, присматривала за домработницей. Ей был несложно навещать Павла, а ему эти визиты доставляли столько радости, что Мишель не находила в себе силы отказать бывшему мужу в такой малости.

К Виннеру Мишель приезжала, как правило, после работы. Потом ехала домой. Но иногда, после особенно тяжелых смен, оставалась ночевать у бывшего мужа.

Когда Павел впервые предложил ей переночевать у него, чтобы не тащиться по ночному городу домой, Мишель отказалась. Уже в дороге, борясь с усталостью за рулем машины, ругала себя за глупость. В самом деле, что за ребячество. Надо было или оставаться или не приезжать к нему вовсе. Поэтому в следующий раз, когда сложилась та же ситуация, Мишель не стала изображать из себя бог весть какую принципиальную, а просто поблагодарила Павла и постелила себе на диване в гостиной.

С тех пор, хоть ее ночевки у бывшего мужа были и редки, Павел купил ей все необходимые принадлежности: зубную щетку, гели, кремы и даже халат, а Мишель завела привычку возить в машине ноутбук, чтобы было чем заняться, оставаясь ночевать в чужом доме.

Пару раз Павел пытался завести разговор об их отношениях, но Мишель по-прежнему избегала этой темы. Как впрочем, и попыток Павла сблизиться. Нет, он не приставал к ней в прямом смысле. Но смотрел на нее с тихой грустью, словно все время прося прощение. Будь Мишель сентиментальна, она бы от этих его взглядов расчувствовалась до слез и соплей. Но ей было все равно.

Продолжая присматривать за бывшим мужем, Мишель все искала возможность связаться с Михаэлем. Безумная мысль – нанять частного детектива – стала все чаще появляться в ее голове.

Так прошел январь, февраль уже перевалил за середину.

Однажды Мишель не выдержала, написала заявление на отпуск и пошла к главному врачу.

- Хорошо, что пришла, - сказал главный вместо приветствия. – Я, как раз, собирался за тобой послать.

У нее проскользнула мысль, что ее заявление сейчас не ко времени, но Мишель не могла больше оставаться в неведении – ей нужно было увидеть Михаэля, по которому она страшно, прямо-таки позорно, скучала.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Главный, обладающий поистине орлиным взором, заметил бумагу в ее руке.

- Что это у тебя? – спросил, протянув руку.

Мишель ничего не оставалось, как отдать ему свое заявление об отпуске.

- С ума сошла? – пробежавшись глазами по бумаге, тут же отреагировал начальник. – Ты что, не знаешь, какая у вас в отделении обстановка?

Она знала, конечно, не слепая же. И про то, что почти треть врачей их отделения гриппуют на больничном, и про безумные смены, и про наплыв пациентов. Но ей очень – очень нужен был этот отпуск. Хотя бы на несколько дней!

- Мне очень надо, - ответила Мишель, особо выделив голосом слово «надо».

- Всем надо, - отмахнулся главный. – И каждому второму – очень надо. Ты знаешь, что ваш заведующий  ногу сломал?

- Когда? – удивилась Мишель.

Она же только что была в отделении, там об этом еще ни слуху, ни духу.

- Вчера после работы, - ответил главный. – Понесло его, дурака, с дочкой на каток. Звезда конькобежного спорта, не иначе!

И главный громко фыркнул, демонстрируя тем самым все, что он думал и о завотделении, которого нелегкая понесла на каток, и о Мишель с ее заявлением, и о жизни, в целом.

- Значит так, - продолжил главный, - ни о каком отпуске не может быть и речи. Сегодня попишу приказ на тебя. Пока не выйдет этот Шумахер, возглавишь отделение.

- Шумахер не конькобежец, - зачем-то поправила главного Мишель.

- А мне плевать, - припечатал главный. – Один ноги ломает, вторая вообще намылилась куда-то. Развели в отделении черти что! Демократы выискались.