Отдаю свое сердце миру - Деб Калетти

– Брось это на пол, – говорит она дедушке Эду.

Он повинуется. Деревянная какашка енота сползает с консоли и падает под сиденье. Она катается по полу и гремит на каждом повороте и изгибе дороги. Катайся, греми. Катайся, греми.

Шум в голове усиливается. Такое впечатление, что тысяча деревянных енотовых какашек перекатывается по полу. Все, чего ей хочется, – это вернуться туда, где она чувствует себя своей: на тропу. Где единственные звуки, которые она слышит, – это ее собственные шаги и спокойный голос Лоретты, журчание ручьев и щебет птиц, шорох деревьев и жутковатый вой диких животных.

На тропе она слышит и свое сердце, его учащенное чувством вины биение. Впрочем, здесь она может себя обманывать. Стук сердца – не доказательство ее движения вперед. И не тиканье внутренних часов, приближающих ее к пугающей неизвестности. Это монотонное бренчание радио в кабине дальнобойщика. Это размеренный стук копыт. Это древний барабанный бой, один на все времена.

Аннабель только что повернула налево, на Ист-Моррис-роуд, откуда рукой подать до границы штата Вашингтон, как вдруг все катится к чертям. Извините за выражение, но по-другому не скажешь. Долгожданный указатель впереди не приносит ей той радости, о которой она мечтала. Нет. После первого месяца пути она внезапно впадает в уныние. До изнеможения. Ей все противно, надоело, безумие этой затеи напоминает о себе физической болью.

Да что там говорить – достаточно оглянуться вокруг. Что она видит? Вот именно! Ничего. Нуль. Шиш. Ничего, кроме плоской дороги и сухой травы. А что там, там и там? Одно и то же! Целый континент сухой желтой травы. Хотя нет, постой-ка – вон знак «ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНЫЙ ПЕРЕЕЗД», накренившийся почти до земли, как будто ему уже невмоготу стоять вертикально. И эти восхитительные металлические мачты с проблесковыми маячками, чтобы водители не угодили в канаву из-за кромешной тьмы или просто от скуки. О, и вот еще! Вау, круто! Оранжевый куст. И какая-то крошечная рощица вдалеке, хотя нужно щуриться, чтобы ее разглядеть.

Прибавьте к этому жару. Удушливую жару, от которой обливаешься потом и воняешь, как пещерный человек. И жгучую боль в икрах, которая не проходит с прошлой недели. Усильте все это пустотой обреченности в животе. И теперь представьте себе, что такую картину выжженной земли вы видите изо дня в день на протяжении нескольких недель. Двадцать семь суток, если быть точным, когда каждый день ощущается как последний в жизни. Один месяц, первый из четырех с половиной. Хорошая новость: это тот ад, которого она заслуживает.

Но почему именно сейчас, на этом месте, возникает ощущение, что все катится в тартарары? Она на перепутье. Здрасьте, пожалуйста! Она уже и не припомнит, сколько раз за последние недели природа, погода или какие-то животные давали ей повод выискивать неприятный двойной смысл. Сейчас ее просто бесят все эти метафоры – от грозовых облаков до ревущих рек, – а ведь когда-то она их любила. Тем не менее она на распутье. Дорога изгибается. Пора принять решение. Указатель на шоссе WA 27 служит тихим, но твердым приглашением. Это всего лишь пять миль (интересно, с каких это пор пять миль стали всего лишь пятью милями) до границы штата. Что может быть проще, чем пробежать эту дистанцию, а затем вернуться сюда, где WA 27 переходит в дорогу домой. Все, что нужно, – это позвонить дедушке Эду и сказать, что с нее хватит.

О, еще как хватит. И тому есть много, много причин. Начать с того, что она просто устала. Они с дедушкой Эдом достигли той точки совместного проживания, когда бесит буквально все, что делает другой человек. Конечно, она благодарна, безмерно благодарна ему за все, но как быть с его привычкой ковырять во рту зубочисткой? И как насчет самих зубочисток в целом? Кто в наше время пользуется зубочистками? Никто из здравомыслящих и культурных людей. Только старики. Неужели целая фабрика клепает зубочистки исключительно для стариков?

И давайте не будем начинать про вечерние полоскания рта «листерином» или утренние отхаркивания, которые напоминают о попытках ее соседа, этого придурка Дж. Т. Джонса, запустить свой дряхлый «мустанг». Или храп, который не заглушить, сколько подушек ни клади себе на голову. Или отрыжки салями и вином, тотчас наполняющие фургон зловонием салями и вина. Или засохшее печенье Stella D’оro с цементной глазурью, которым он по-прежнему бредит и умудряется находить даже в самом глубоком захолустье. Ее трясет и просто от его рутины. Каждый вечер, наливая себе стакан вина, он говорит одно и то же: «Vino полезно для сердца. Это мы и без всякого Интернета знали».

Ах да. Не забыть про анчоусы. Длинные, плоские анчоусы в овальных жестяных банках и спрессованные анчоусы в банках стеклянных. Анчоусы на крекерах, анчоусы на макаронах. Анчоусы в салатном соусе. Маленькие соленые рыбки с мелкими костями везде, куда ни кинь взгляд. У деда целый шкаф забит анчоусами, она готова поклясться. Не иначе как стратегические запасы! В случае ядерной войны можно не бояться: анчоусы на крекерах Ritz спасут El Capitano и его близких.

Понятное дело, что и она сама доводит его до белого каления. Она видит, как дергается мышца на его лице, когда она разбинтовывает лодыжку и с мясом сдирает пластырь. Она слышала, как он вздыхает, когда видит замоченную в раковине вонючую спортивную одежду. Она подозревает, что он нарочно не надевает слуховой аппарат, чтобы хоть немного отстраниться от звуков ее присутствия и дыхания. У него на голове подушка, когда она уходит рано утром. Всякий раз, когда она говорит с Джиной по телефону, он хлопает дверью и уходит на прогулку, даже в темную и безлунную ночь. Однажды она услышала, как он справляет нужду на улице, чтобы не возвращаться, пока она не закончит разговор с матерью. Он шумно выдыхает через нос, когда она как будто начинает себя жалеть, – хотя, честно говоря, чего он ожидает?

С нее хватит и потому, что накануне вечером Джина привела довольно убедительные доводы. Когда Джина рассуждает спокойно и здраво, Аннабель частенько прислушивается к ней. Аннабель любит спокойствие в сочетании со здравомыслием, потому что в ее жизни это как редкий цветок пустыни, который цветет только раз в году. Джина надеется и молится, что это будет последний день марафона. «Послушай, – сказала Джина. – Ты пробежала через весь штат. Разве нельзя назвать это достижением? Разве этого недостаточно?»

Аннабель больше не в силах терпеть боль. Не в силах терпеть унылое однообразие. Последние несколько дней она находится на востоке штата Вашингтон, и, конечно, здесь нельзя не восхищаться красотой Палуса[54], пока от этой бесконечной, неизменной, бескрайней, утомительной, плоской красоты не захочется застрелиться.

С нее довольно, потому что впереди – Монтана, и там все будет гораздо хуже.

С нее довольно, потому что она скучает по дому. По крайней мере, по своей кровати и своим шмоткам, а еще ужасно скучает по Биту, их песику; он бы так радовался ее возвращению. Его виляющий хвост напоминал бы развевающийся на ветру флаг. Биту совершенно по барабану ее ошибки и неприглядные поступки. Она может комбинировать клетку с клеткой, говорить ему правду, у нее может пахнуть изо рта – он все равно будет рядом и примет ее любой. Боже, она его обожает.