Экслибрис - Росс Кинг

Конечно, я и сам это знал, ведь сегодня у нас вторник, а значит, купленного на рынке Чипсайда кролика, как обычно, зажарят на вертеле, а к нему подадут отварной сладкий картофель, приобретенный в Ковент-гардене. И — тоже как обычно — Маргарет откупорит бутыль наваррского вина, а я позволю себе отпить из нее три пурпурных дюйма, устроившись в любимом мягком кресле и выкурив, как всегда, ровно две трубочки табака.

В первую очередь, по моим представлениям, мне следовало разрешить загадку шифра. Исчезнувшая рукопись может и подождать, по крайней мере денек-другой. Даже не знаю, почему я чувствовал, что нужна именно такая последовательность действий. Возможно, мне казалось, что между этими двумя таинственными текстами — одним я уже завладел, а другой искал — существовала какая-то связь и что расшифровка одного поможет обнаружению другого. Поскольку сам сэр Амброз был совершенно загадочной личностью — для меня, по крайней мере, — я рассудил, что, расшифровав вырванный из атласа листок, смогу добавить кое-что к тем отрывочным и скудным сведениям, которыми удостоила меня Алетия. Конечно, результат оказался противоположным, поскольку эта тайнопись не являлась, как я полагал, моей золотой нитью, а, напротив, увела меня далеко от центра лабиринта. Но в то время я еще об этом знать не знал и, покончив с ужином, естественно, сразу вознамерился приступить к расшифровке, используя в качестве подспорья имевшиеся на моих полках книги по криптографии или «тайнописи». Кроме того, я решил написать письмо моему кузену Эразмусу Инчболду, математику из Уэдхэмского колледжа Оксфорда.

Вскарабкавшись по лестнице к себе в кабинет, я зажег сальную свечу. К тому времени Монк успел удалиться на свой чердак, а Маргарет — в свою лачугу в Саутворке. На мосту уже все затихло, и снаружи доносились лишь журчание да плеск волн отлива между мостовыми быками. А внутрь проникал последний луч дневного света, озарявший окно, на котором уже давно высились стопки книг, загораживая вид на реку. Кабинет мой был совсем крохотным и находился сразу за винтовой лестницей, то есть мне приходилось терпеть любые вторжения с первого этажа. На всех горизонтальных поверхностях кабинета сейчас громоздились книги, стопку которых я вынужден был для начала снять с письменного стола, чтобы освободить место для подсвечника.

Прежде чем приступить к расшифровке, я мельком бросил взгляд на другой листок бумаги из Понтифик-Холла, тот, что дала мне сама Алетия: «Лабиринт мира». Отыскать пропавший герметический текст? Именно такое задание озадачивало меня больше всего. Кому в наш век просвещения и научных открытий могли понадобиться эти якобы тайные знания, заключенные в «герметическом своде»? Сегодня мы читаем Галилея и Декарта, а не магов наподобие Гермеса Трисмегиста и Корнелия Агриппы. Мы делаем переливание крови и пишем трактаты о структуре колец Сатурна. Восхищаемся прекрасными формами древних мраморных статуй, привезенных из Греции лордом Арунделем, и стремимся воссоздать их. Мы вступаем в войны не из-за религиозных убеждений, а ради торговой и коммерческой выгоды. В Новой Англии уже основан университет, а в Лондоне — Королевское научное общество по повышению естественных знаний. Ведьм больше не жгут, и никого не подвергают экзорцизму. Мы уже не верим, что такое заболевание, как зоб, можно исцелить прикосновением руки повешенного человека, а оспу — молитвами Святому Иову. Но главное, мы стали цивилизованными людьми. Так какой же интерес для любого из нас может представлять невразумительное учение, ложная мудрость, заключенная в «герметическом своде»?

Минуту спустя я отложил в сторону записку Алетии и взялся за шифрованный текст. Он казался еще более загадочным. Поднеся бумагу к свечке, я попытался разглядеть водяные знаки. На страницах Theatrum orbis terrarum Ортелия просвечивали шутовские колпаки — такой знак использовали богемские бумажники в 1600 году. Но шифровка отпечатана была на бумаге, отмеченной другим знаком — рогом изобилия с двумя стоящими рядом заглавными буквами: слева — J, а справа — T.

Сердце мое отчаянно забилось. Разумеется, я узнал этот рисунок и узнал также инициалы. Они принадлежали Джону Тимбльби, производителю бумаги, чья мануфактура располагалась на восточном берегу Темзы. Значит, этот лист вставили в атлас гораздо позднее 1600 года. Но эта единственная зацепка могла оказаться совершенно бесполезной: Тимбльби был одним из крупнейших поставщиков бумаги в Англии и дело свое держал уже более четверти века. И все же стоило нанести ему визит, чтобы выяснить, каким печатникам он поставлял бумагу, роялистам или пуританам, и не выполнял ли какие-то заказы для Дорсетшира.

Я перевернул листок, понюхал его, затем лизнул кончиком языка, пытаясь выяснить, нет ли здесь еще чего-то, кроме типографской краски. Известно, что даже шифровальщики-любители имели в своем распоряжении полдюжины хитроумных способов написания тайных посланий с помощью так называемых «симпатических чернил». Лук, вино, азотная кислота, жучиный сок, пропущенный через перегонный куб, — в общем, чего только не использовали. Я удивился, что Алетия, с ее странной заботой о секретности, не прибегла к такому способу. Хотя, решил я, это и к лучшему. У меня не было желания уподобляться алхимику или фармацевту, возясь с плошками воды и угольной пылью из каминного ящика. Поскольку именно таким образом дешифруют подобные невидимые послания. Сообщения, написанные особыми чернилами, сделанными, к примеру, из растворенных квасцов — вещество, которое чаще используют, чтобы останавливать кровотечение, или для приготовления клея, или при выделке кожи, — можно прочитать, лишь намочив их: только тогда кристаллы этого вещества проявятся на бумаге. А если чернила сделаны из козьего молока или гусиного жира, то листок надо сначала посыпать отрубями, и тогда буквы, словно по волшебству, возникнут из небытия. При другом изощренном методе используют чернила, сделанные из гнилой древесины ивняка, — этот тип чернил виден только в совершенно темной комнате, точно так же как сделанный по другому рецепту, который включает в себя, сколько я помню, выделения жуков-светляков. Я даже читал где-то, что из смеси хлористого аммония и прокисшего вина тоже делают чернила. Послания, написанные этой дурно пахнущей бурдой, вроде бы оставались невидимыми, если только получатель не оказывался достаточно сообразительным, чтобы подержать бумагу над пламенем свечи.

Но не было никаких свидетельств того, что на моем клочке бумаги писали подобными чернилами поэтому я отложил в сторону листок и достал с полки первую из моих книг по дешифровке.

Что ж, вероятно, в наш век, с его научным духом, мы еще не полностью изжили эти старые обманные трюки. Спрос на книги по дешифровке подозрительно высок, немало их я заметил и в Понтифик-Холле. И конечно, чуть ли не целая полка была посвящена искусству стеганографии. Сейчас, сидя перед кучей этих книг, разложенных передо мной, точно готовые к ощипыванию тетерева, я отметил, что большинство из них напечатано в Лондоне в течение последних двадцати лет. Да, в нашем столетии определенно высоко ценят искусство хранить — и раскрывать — тайны. И кто бы стал нас обвинять, я полагаю, после стольких лет войн, заговоров и интриг?

На моих полках обнаружилась Steganographia Иоганна фон Гейденберга, известного под именем Иоанн Тритемий, — этот монах-бенедиктинец якобы сумел вызвать дух покойной жены императора Максимилиана I. Имелись также Magia naturalis[19]оккультиста Жана Батиста делла Порты, который основал некую «Тайную Академию» в Неаполе, а также De cifris[20], написанная Леоном Альберти, чьим величайшим изобретением стал «шифровальный диск», то есть два медных диска, один внутри другого, которые вращаются в разные стороны. Была у меня также книга английского автора Джона Уилкинса, женатого на сестре Оливера Кромвеля. И еще я владел экземпляром самого знаменитого учебника по криптографии — шестисотстраничного труда Блэза де Виженера Traicte des chiffres, ou secretes manieres d’escrire[21], впервые опубликованного в Париже в 1586 году. Экземпляр этой уникальной книги, как мне помнилось, был также и в библиотеке Понтифик-Холла.