Марш Теней - Тэд Уильямс

Дом, в котором она жила, назывался Шехен, что значит «плакучий». Слово это в языке с'а-квар употреблялось и в других смыслах: и как предчувствие неожиданного конца, и как запах растения, называемого в солнечных землях миртом… Но главным все же оставалось значение «плакучий».

За свою долгую жизнь Ясаммез смеялась лишь дважды. Сначала — в детстве, когда впервые увидела поле боя, почуяла запах крови и дым пожара. Потом — когда ее изгоняли из Кул-на-Квара за преступления и дерзкие поступки, давным-давно позабытые нынешними жителями земли.

— Вы не сможете спрятать меня или спрятаться от меня, — сказала она тогда своим обвинителям, — потому что вам меня не найти. Я затерялась, едва появившись на свет.

Все считали, что Ясаммез создана для войны и смерти, словно меч, красота которого в полной мере видна только тогда, когда он сеет гибель на своем пути.

Еще говорили, что в третий раз она рассмеется в тот миг, когда погибнет последний смертный или когда сама она испустит последний вздох.

Никто не в силах описать ее смех — говорят лишь, что он ужасен.

Ясаммез стояла в саду среди невысоких темных растений и серых камней, громоздившихся друг на друга, словно в приступе страха, и оглядывала свои владения. Свирепый ветер закручивал плащ вокруг ее тела, трепал и выдергивал из-под костяных заколок ее волосы, но не мог разогнать туман в горных ущельях, похожих на следы огромных когтей. Ветер завывал громко и заглушал мелодию, что напевала леди Ясаммез. Даже если бы молчаливые бледные слуги оказались у нее за спиной, они бы ничего не расслышали. Им и в голову не приходило, что хозяйка вообще может петь. Впрочем, если бы они услышали что-то, все равно не узнали бы песню — она была древнее горы, на вершине которой стояла сейчас Ясаммез.

Когда раздался голос, она замолчала, но не обернулась: ведь этот голос пришел не из застывшего сада и не из дома на вершине, он слышен ей одной. Скрытная, вечно раздраженная и совершенно одинокая Ясаммез знала этот голос лучше своего собственного. Никто, кроме него, не называл ее настоящим именем.

Сейчас голос вновь произнес это имя.

«Сердце мое, я слышу тебя», — отозвалась леди Дикобраз, не произнеся вслух ни слова.

«Я должен знать».

«Все уже началось», — ответила хозяйка дома на горе.

Беспокойство, звучавшее в мыслях возлюбленного и повелителя, единственной звезды на темном холодном небе ее души, расстроило Ясаммез. Однако пришло время, когда воле нужно быть крепче камня, а сердце должно обрасти шипами.

«Все пришло в движение. Как ты хотел. Как ты приказал», — продолжала она.

«Тогда пути назад нет». Слова, казалось, прозвучали вопросительно, но Ясаммез знала: сомнений быть не может.

«Пути назад нет», — согласилась она.

«Пусть будет так. Придет час, и мы увидим, какие страницы войдут в Книгу».

«Обязательно увидим».

Ей хотелось говорить еще, ей хотелось узнать, почему он встревожен — он, единственный ее повелитель и учитель. Но она не нашла слов. Она не знала, как задать такой вопрос, даже когда думала об этом в глубокой тишине, где ее сознание соединялось с сознанием возлюбленного. Ясаммез никогда не дружила со словами. Они были далеки и чужды ей, как и все остальное в мире, где попеременно светят луна и солнце.

«Тогда прощай, — сказал ее повелитель. — Мы еще поговорим, когда твоя миссия завершится. Я очень благодарен тебе».

И леди Дикобраз снова осталась наедине с ветром и своими странными горькими мыслями — одна в саду, возле дома, что назывался «плакучим».

По клинку, который держал Баррик, скользнуло более длинное и тяжелое лезвие. Длинный меч с силой ударил в небольшой щит. Плечо пронзила острая боль. Принц вскрикнул, упал на одно колено, но вовремя выбросил вверх клинок, чтобы отразить следующий удар. Через мгновение Баррик уже вскочил на ноги, стараясь дышать ровнее и с трудом удерживая в руке свое оружие.

— Хватит! — сказал он и отступил, опустив меч.

Но Шасо сделал неожиданный выпад, целясь ему в ноги. Принц не ожидал нападения и отскочил не сразу. Это была ошибка. Баррик попятился, а оружейник успел повернуть меч острием к себе, сильно ткнул принца рукоятью в грудь и тем самым окончательно сбил его дыхание. Хватая ртом воздух, Баррик отступил еще и рухнул на пол. На несколько мгновений его окутала тьма. Потом он увидел Шасо, смотревшего на него сверху вниз.

— Проклятье! — прохрипел Баррик. Он попытался пнуть Шасо, но старый воин ловко увернулся. — Ты что, не слышал? Я же сказал, хватит!

— У вас устала рука? Вы плохо спали прошлой ночью? А что вы будете делать в настоящем бою? Просить пощады? У вас только одна рука, и она устала, так? — Шасо презрительно фыркнул и повернулся спиной к молодому принцу.

Единственное, что мог бы предпринять поверженный Баррик в ответ на подобное неуважение, — подняться на ноги и стукнуть старого туанца по голове ножнами своего меча. Его удержали вовсе не остатки благородства, честь или усталость. Нет, другое: даже охваченный яростью, Баррик сомневался, что удар достигнет цели.

Он с трудом встал, отбросил щит и стянул перчатки, чтобы размять затекшие руки. Левая кисть была похожа на птичью лапу, а предплечье — на тонкую ручку ребенка. Долгие мучительные тренировки, когда Баррик бессчетное число раз поднимал и опускал палку с железным набалдашником под названием «баланс», укрепили мышцы руки и плеча настолько, что принц мог держать щит. Он никогда никому не говорил, однако с отвращением признавался самому себе в том, что и здоровая его рука не в силах удержать меч. Даже кинжал слишком тяжел для этих покалеченных пальцев.

— Ты, наверное, чувствуешь себя силачом, когда бьешь человека, который дерется одной рукой? — со злостью повернулся он к Шасо.

Мастера-оружейники, занятые сегодня несложной работой — они нарезали новые кожаные ремешки, — подняли головы, но лишь на несколько секунд, ибо давно привыкли к этим сценам. Баррик был убежден, что они считают его избалованным ребенком. Он покраснел и швырнул на пол перчатки.

Шасо расшнуровывал свой жилет для тренировок. Взглянув на Баррика, он скривил губы:

— Клянусь сотней сосков Великой Матери, я просто учу вас.

Целый день Шасо и принца не отпускала тревога. Им не стоило затевать тренировку, чтобы убить время перед советом. Если бы Бриони была здесь, возможно, все прошло бы гладко и даже весело. Но Бриони отсутствовала.

Баррик опустился на пол и начал снимать наколенники. Он смотрел на спину Шасо и приходил в бешенство от его спокойных, неторопливых движений. Как может туанец сохранять невозмутимость, когда мир рушится? Принцу хотелось хоть как-нибудь досадить главному оружейнику.

— Почему он назвал тебя учителем? — спросил Баррик.

— Что? — Занятые шнуровкой пальцы замедлили движения, но Шасо не повернулся.