Доченька - Мари-Бернадетт Дюпюи

Мари затаила дыхание. Каждое слово ранило ее, но в сердце зародилась и стала расти робкая, несмелая радость. Жан Кюзенак выглядел подавленным. Он сказал тихо:

— Я поступил как трус, Мари. Более достойный человек перевернул бы вверх дном весь город, чтобы узнать, где обретается его ребенок. Я же отказался от поисков, будучи слишком удрученным смертью Марианны. Я пошел на могилу той, которую любил, и увидел простой холмик с деревянным крестом. Я плакал, молил о прощении, но осознавал, что все кончено. И тогда я подумал о своей новорожденной дочери. Какое будущее ждет ее, если я ее найду? Что я скажу Амели? Что хочу удочерить дитя неизвестных родителей? Моя супруга никогда не смогла бы полюбить ребенка, который не был бы ей родным по крови. Она уже отдала всю нерастраченную материнскую любовь своему племяннику, Макарию.

Я уехал из Брива сам не свой от стыда и горя. Я столько времени мечтал о ребенке — и вот теперь бросил на произвол судьбы маленькую девочку, которая, возможно, унаследовала красоту, добрый нрав и ум своей матери…

Прошло несколько лет, наихудших в моей жизни. Меня так измучила совесть, что я написал в епархию Брива с просьбой сообщить мне адреса всех приютов в департаменте.

Мари плакала. Слезы побежали по щекам сами собой еще в середине этой берущей за душу исповеди, открывшей ей тайну ее появления на свет. Родители, о которых она так долго мечтала, которых снова и снова пыталась себе представить… Теперь девушка знала, кто они. Жан Кюзенак не осмеливался поднять глаза. Он не видел этих слез счастья…

— В ходе переписки я узнал, что монахини конгрегации Святого Сердца Девы Марии в Обазине взяли в приют девочку, которой едва исполнилось три года. Мать-настоятельница сообщила, что эта девочка родилась в марте 1893 года — это были месяц и год рождения моей дочери. Новорожденного младенца принесли в больницу Брива. Ее назвали Мари, по воле умершей матери. Втайне от супруги я стал регулярно помогать приюту в Обазине деньгами. Мне не хотелось, чтобы моя дочь, которой было изначально уготовано счастливое детство в моем доме, была обязана пищей и одеждой одним лишь щедрым благодетелям из Брива. Также я знал, что в приюте о воспитанницах очень хорошо заботятся. Но в глубине души я понимал, что этого недостаточно. И я решил съездить и посмотреть на свою дочь, хотя очень этого боялся. Что сказать этой маленькой девочке, которую я обрек расти без семьи, без любви? О Мари, прошу, прости меня! Скажи мне, что ты прощаешь…

Жан Кюзенак разрыдался, на его согбенных плечах, казалось, покоился груз ошибок прошлого. Мари, которая тоже плакала, не смогла произнести ни слова утешения. Он же решил, что она презирает его, сердится…

— Моя дорогая девочка! Ты показалась мне такой славной, когда я увидел тебя там, в приемной! Такая хрупкая, такая худенькая и с длинными темными волосами… Я сразу понял, что ты — моя дочь, потому что ты была похожа на Марианну и в то же время на мою мать, я видел ее портреты в твоем возрасте. Мне так хотелось забрать тебя с собой, рассказать правду, но я не осмелился. И я уехал домой с разбитым сердцем. У меня было одно желание — забрать тебя к себе, видеться с тобой каждый день. Вернувшись, я во всем признался Амели. Умолял ее простить меня. Ведь столько времени прошло! Я думал, что она сможет меня понять и согласится взять тебя к нам. Амели смотрела на меня долго, как если бы впервые увидела. Потом, с трудом сдерживая гнев, она заявила: «Я знала, что ты способен на такое, Жан. Ты — лжец и распутник. Ты презираешь Макария, моего бедного племянника, а сам хочешь навязать мне свою внебрачную дочь, плод давнишней любовной интрижки! Я не могу помешать тебе привезти эту девчонку в поместье, но у меня есть условие: она приедет, чтобы заменить Фаншон. Да, она будет жить в доме как служанка, но не как твоя дочка. Только так и не иначе. Хватит с меня того, что я буду видеть ее каждый день. Так что подумай хорошенько! Твоя Мари может поселиться в поместье, но она не будет знать, что она — твоя дочь. Этого еще не хватало!» У меня не было выбора. Нужно было смириться, если я хотел узнать тебя поближе, видеться с тобой. Я сказал себе, что настанет день — и ты узнаешь правду, и тогда я сделаю все, чтобы залечить раны твоей души. Амели торжествовала, она предвкушала, каким для нее удовольствием будет видеть тебя служанкой в доме твоего собственного отца. Я уверен, она обо всем рассказала Макарию. И быть может, он издевался и пугал тебя именно с ее подачи. Такова, Мари, печальная реальность. И вот однажды она привезла тебя на землю, которая принадлежала тебе по праву. Бедняжка, ты чуть не умерла, оказавшись здесь, после той ужасной поездки под ледяным дождем! Твоя болезнь была на руку Амели. Она нашла повод не подпускать тебя близко к дому в первые месяцы. Она говорила мне, что ты ей не нравишься. И я покорялся из страха потерять тебя. Мари, теперь ты меня понимаешь? Я, по меньшей мере, имел счастье видеть тебя все эти пять лет, я пытался смягчить твою участь… Я сгорал от стыда, ведь моя дочь работала в моем доме горничной и кухаркой! И все-таки я мог хоть как-то заботиться о тебе, опекать тебя…

Мари не помнила себя от волнения. Этот удрученный человек, который каялся перед ней в своих ошибках, — ее отец… Только это имело значение. Он заботился о ней, тайно защищал, и теперь он просит у нее прощения… Он любит ее!

— Мсье, умоляю, не плачьте! — воскликнула девушка. — Я вас прощаю! Я так счастлива! Я боялась другого… Какая же я глупая!

Жан Кюзенак наконец поднял голову и выпрямился. Он увидел мокрые щеки Мари, ее счастливые и удивленные глаза. Личико ее стало почти детским — на нем были написаны и восхищение, и доверие…

— Мари, не говори мне больше «мсье»! — вскричал он. — Называй меня «папа»! Вот уже четыре года я мечтаю об этом денно и нощно! Мой Бог, если бы ты знала, как истово я молился после смерти Амели! Мне было стыдно за то, что я почувствовал себя освобожденным, я даже обвинял себя в том, что заставил ее страдать. Ночью, когда она была в агонии, я спросил: «Амели, ты меня прощаешь?» И мне показалось, что она смежила веки. И тогда я сжал ее руку в своей. Закрыв ей глаза, я поклялся, что остаток своей жизни посвящу тебе. Мари, отныне у тебя есть отец и есть дом. Я хочу сделать тебя счастливой…

Жан Кюзенак встал и протянул к Мари руки, и девушка бросилась в его объятия, плача и смеясь. Он нежно поцеловал ее в лоб, сам не свой от испытанного облегчения и счастья.

— Доченька, моя дорогая доченька!

Мари не осмелилась произнести вслух с таким нетерпением ожидаемое слово, но из души рвался крик: «Папа, папа, я люблю тебя!»

Им предстояло столько сказать друг другу…

Проснувшись, Мари не сразу поняла, где находится. Ставни были закрыты, и в мягкой полутьме комната показалась девушке совсем не такой, какой она привыкла ее видеть по утрам последние четыре с лишним года.

И вдруг, в одно мгновение, она вспомнила события прошлой ночи. Исповедь Жана Кюзенака, слезы печали и радости…

Она уснула в прекрасной комнате, некогда принадлежавшей Аделаиде Кюзенак, ее бабушке. Мари снова и снова повторяла про себя слово «бабушка», и ей казалось, что за эти несколько часов она превратилась в другого человека. Вчера в шесть вечера она все еще была сиротой, которую взяли служанкой в дом некоего мсье Кюзенака, но наступило утро — и у нее есть отец, семья…