Сердце бога - Анна и Сергей Литвиновы

– Хватит тебе ерундой заниматься, – КаПэ снял очки, устало потер глаза.

– Почему ерундой?

– Ты ответил на вопрос, на какую орбиту должно быть выведено изделие, чтобы в случае отказа тормозной установки замедлиться за счет трения об атмосферу и упасть не позднее чем через десять суток?

– Апогей должен быть двести пятьдесят – двести семьдесят километров от поверхности Земли. Перигей – не выше двухсот, не ниже ста семидесяти.

– А чтобы упасть конкретно на территории СССР? Или хотя бы НЕ на территории противника?

– Задачу решить пока не удалось.

– И не удастся. Рассчитать это невозможно. Поэтому хватит тратить свое собственное рабочее время и зря гонять БЭСМ смежников. Я закрываю эту тему. Будешь посвободней – дома, за чаем, сварганишь по ней отчет.

Феофанов значительно посмотрел на молодого инженера.

– Слушаю и повинуюсь, – не стал спорить тот. В глубине души он и сам понимал: порученная ему задача решения не имеет. А если даже имеет, то не принесет практической пользы. Что толку, если он скажет: изделие надо выводить на орбиту с высотой, допустим, двести пятнадцать километров? Все равно никто не сможет обеспечить подобную точность. Поэтому Иноземцев спорить не стал. К тому же в голове шумело от вчерашней выпивки и бессонницы. И он переспросил: – Тогда сейчас чем заниматься?

– ЭсПэ настаивает, чтобы мы для нашего «Востока» сделали резервную тормозную установку. И в случае отказа основной спускались на ней. Я – категорически против. Главным образом потому, что с существующей ракетой у нас резерва по массе нет. Никакую запасную ТДУ[17]мы в космолет не впишем. Поэтому предлагается паллиатив. Знаешь, что это такое?

– Да. Полумера.

– Начитанный товарищ, – по-доброму улыбнулся КаПэ. – А именно. Чтобы продублировать датчики автоматической системы ориентации (которые, как всякая механика, могут отказать), следует допустить к управлению изделием пилота. Чтобы наш будущий астронавт смог: первое – сориентировать космолет нужным образом, и второе – включить, когда надо, тормозную установку, если она не сработает автоматически. Придумай систему, как пилот будет ориентироваться. И ручку какую-нибудь, что ли. Чтобы она была похожа на рычаг управления самолетом. И была удобно расположена в кабине. Тут еще один довольно тонкий момент, – Феофанов сделал паузу, словно раздумывая, может ли он довериться Иноземцеву, а потом вроде бы решился. – Как ты, наверное, слышал, по сообщениям агентства ОГС («одна гражданка сказала»), недавно произведен набор в спецгруппу ВВС номер один. Отобраны двадцать человек, один из которых станет нашим первым советским астронавтом.

Владик решительно ничего об этом не ведал, но в груди его ворохнулась радость («Значит, он совсем близок, полет!»), и он уверенно кивнул. А руководитель продолжал:

– Ребята все – бывшие летчики. Здоровьем обладают отменным, однако институтов они не кончали-с. У всех за плечами летное училище. А это значит, что они – люди действия, а не наблюдения. Рефлектировать и прислушиваться (как это сделал бы инженер, конструктор или проектант) к вибрации корабля или, допустим, работе ТДУ они не будут. – Иноземцев по тону начальника понимал: Феофанов ревнует к будущим астронавтам. Он обижен, что Королев не пустил его в космос, до сих пор из-за этого расстраивается и не сомневается, что сам исполнил бы эту миссию лучше, чем кто бы то ни было, вследствие чего готов заранее не любить тех, кто туда все-таки полетит. – Посему, – резюмировал КаПэ, – лежать в кабине сложа ручки, словно подопытным морским свинкам, этим летчикам будет невмоготу. Следовательно, надо дать им, славным советским соколам, хотя бы иллюзию того, что они управляют космолетом. (Или, как говорит Сергей Палыч, космическим кораблем.) А управлять они фактически могут лишь одним… Ну-ка, коллега, – чем именно? – задал неожиданный вопрос Феофанов.

– Тормозной двигательной установкой.

– Вот именно! – начальник отдела «Ч» («человек») удовлетворенно наставил на сотрудника снятые очки. – Понимаешь, мы должны дать этим лоботрясам, которых усадят на верхушку ракеты, иллюзию, что они не просто болванчики, которыми пуляют в космос, а действительно пилоты, которые могут в случае необходимости управлять своим кораблем. – Последнее слово Феофанов иронически выделил, продолжая тем самым заочную дискуссию с Королевым, который хотел назвать управляемый спутник космическим кораблем (а сам Феофанов отстаивал имя космолет). – Понял, какое еще значение имеет твоя работа, Иноземцев? Пси-хо-ло-ги-ческое… Поэтому давай, приступай не медля. Я тебя назначаю руководителем группы, можешь брать какие угодно документы по изделию, кого угодно привлекать из расчетчиков и чертежников. Но чтобы к 17 января – это воскресенье – эскизный проект был готов. А потом тебе предстоит написать подробную инструкцию – как ручной системой ориентации пользоваться. Но пиши очень ясно – чтобы наши космические болванчики все поняли. Вопросы есть?

– Да.

– Задавай.

– Семнадцатое января – срок нереальный.

– Я сказал – первые прикидочные эскизы. Ты ведь знаешь: наш ЭсПэ всегда дает нереальные сроки. А мне ему двадцатого по теме докладывать. Ясно?

– Ясно. Но есть еще один вопрос.

– Давай.

– Не могли бы вы, Константин Петрович, при мне отзываться о будущих астронавтах более уважительно? Они ведь жизнью рисковать будут и, может, на смерть пойдут.

– Типун тебе на язык, Иноземцев, – нахмурился начальник. – Ладно, иди, я постараюсь в дальнейшем щадить твою нежную нервную систему. Хотя мне казалось, что мы с тобой играем в одной команде.

– Константин Петрович, конечно, в одной. Просто мне кажется, что вы в данном случае просто ревнуете.

– Иди, Иноземцев, – поморщился Феофанов, но упрек проглотил, ругаться не стал. – А в дальнейшем мой тебе совет: соблюдай субординацию. Я начальник, ты дурак. Ты начальник, я – кто?

– Не скажу.

– Вот сейчас формулируешь правильно. Иди, Иноземцев.

* * *

Забыться работой – только это теперь для Владика оставалось.

Вчера, после того как хозяйка донесла на Галю, он, честно говоря, напился. Вылакал полбутылки водки, закусывал лишь хлебом-черняшкой, и ему хватило. Разобрал супружескую кровать и рухнул, ни печь не протопив, ни носки не сняв.

Среди ночи проснулся. Галя лежала рядом с ним. Спала глубоко, дышала мерно. Как всегда, одета в байковую ночную рубашку, укрыта одеялом по плечи. Он не стал зажигать свет, начал принюхиваться. От жены не пахло ничем посторонним – ни вином, ни чужой любовью. Это успокоило, хотя как она пахнет, эта чужая любовь, Иноземцев не знал. В комнате было тепло – значит, женщина, перед тем как легла, истопила печь.

Владик тихонечко встал, прошелся по комнате. Зажег ночник, который приладил для мамы – над диваном в той части жилья, что звалась столовой. Задернул занавеску, ведущую туда, где спала супруга. Во рту было противно от водки, и голова болела. И чувствовалось, что больше он не заснет – если только снова выпьет, но этого совершенно не хотелось. Будильник показывал половину четвертого утра. Он жадно напился воды – за питьевой ходили к колодцу и пили ее некипяченой. Опустился на диван.