Семейное проклятие - Анна и Сергей Литвиновы

Алла-то считала, что виной всему невезение, злая судьбина.

Но причина инфекции, оказывается, не случайный вирус, не роковое стечение обстоятельств! Но явное, хорошо продуманное зло!

Какой же надо быть подлой особой! Значит, Наталья сама где-то заразилась энтеровирусом. И – специально явилась в садик. Всех заразить. Отомстить – не лично разлучнице, но ее беспомощным подопечным.

Что Наталья делала на кухне, покуда доверчивая Прасковья Максимовна убежала на второй этаж снимать ксерокопию? Плевала в кастрюли с детской едой? Кашляла туда, сморкалась?!

Аля только представила эту картину – ее едва не стошнило. Да жена Николая Алексеевича просто сумасшедшая!

Алла налила себе стакан воды. Выпила, чтоб успокоиться, маленькими глоточками. И уже даже стала внушать себе: «Успокойся. Забудь…»

Но что-то, видно, изменилось в некогда тихой, миролюбивой учительнице Алле Сергеевне.

Вместо того чтоб продолжить аутотренинг, размахнулась – и шарахнула стаканом в стену.

– Ну, вы даете! – с уважением пробормотала повариха.

Но Аля не обратила на нее никакого внимания.

Осколки еще продолжали сыпаться – а она уже набирала телефонный номер.

* * *

Муж преступницы – Николай Алексеевич – обещал приехать в садик через двадцать минут.

Ох, и устроит же она ему сейчас!

Непонятно только, зачем, раз готовилась к ссоре, подбежала к зеркалу. Расчесала волосы, подкрасила губы. Когда поняла, что выглядит отлично, смутилась, разозлилась еще больше – на Николая Алексеевича и на себя.

Чем ближе встреча, тем страшней ей было затевать скандал. Да и смысла в нем Аля видела все меньше. Полезно, конечно, покричать, выпустить пар. Но Наталья от того не поумнеет. А если, не дай бог, Николай Алексеевич после претензий Аллы женушке своей тоже врежет, как врезал горемыке-соседу?!

В итоге – когда стоматолог явился, – встретила его Аля совершенно растерянным взглядом. А уж когда тот нежно обнял ее, шепнул в ушко: «Аленька, что случилось?» – едва не расплакалась.

Но собрала всю волю в кулак, отодвинула от себя доктора. И чрезвычайно сухо сказала:

– Я хочу, чтоб вы знали. Что творит ваша жена.

…Слова – пока рассказывала – получались глупые, казенные. «Случай вопиющий… нужно принимать срочные меры…» В жизни она так не выражалась!

Николай Алексеевич о похождениях своей супруги выслушал молча. Когда Аля умолкла – прислонился к стене. Закрыл глаза. Совсем растерянно, отчаянно пробормотал:

– Так вот куда она ходила… В тот вечер, когда я с ног сбился, ее искал!

– Вы, конечно, ни о чем даже не догадывались, – саркастически усмехнулась Аля.

Он взглянул с обидой:

– Аленька, о чем ты говоришь?! Мне даже в голову прийти не могло!

Но Аллу Сергеевну уже зацепило, понесло – неумолимо, будто штормовой волной:

– Конечно, конечно. Все кругом козлы, один вы – д’Артаньян. Герой. Брюс, практически, Ли, мастер кулачных боев. Защитник! Только от помощи вашей, – из глаз ее, против воли, брызнули слезы, – уже деваться некуда!

Он попытался ее обнять – Аля отпрыгнула. Повысила голос еще на пару тонов:

– Какая я дура была, что с вами связалась! Ваша жена мне вредит. Борис Борисович – из-за вас! – тоже мстит!!! После той драки! Я уверена: историю с нянечкой именно он раскопал! И сообщил о ней в газету. Нельзя было его бить. Вы ведь интеллигентный человек. Неужели Монтеня не читали? Не помните цитату? «Я наблюдал только одно действие розги – она или притупляет, или озлобляет душу».

Николай Алексеевич слушал ее молча. Мрачно смотрел в пол. Аля не удержалась, выпустила очередную стрелу:

– Ладно, от Бориса Борисовича не смогли защитить! Но неужели сложно собственную жену на место поставить?

Лицо стоматолога закаменело. Он тихо пробормотал:

– Какой же я прекраснодушный дурак…

Торопливо, виновато заговорил:

– Я отправил Наталью в санаторий в Кисловодск. На три недели. А она вдруг через два дня вернулась. Совсем больная. Сказала, какие-то колбаски попробовала у уличного торговца, и с тех пор ей плохо. Болела тяжело, с высокой температурой. Терапевт сказал: кишечная инфекция, постельный режим минимум на пять дней. Маску велел носить, отдельную посуду… Она вроде честно лежала, но однажды вечером возвращаюсь – а ее дома нет. Телефон не отвечает, записки не оставила. Явилась – только через час после меня. Я подступил: куда, зачем ходила? – Молчит. Если б я только знал!

И столько безнадеги было в его лице, в потухших глазах, что Алин запал – поскандалить по максимуму – мгновенно иссяк.

– Николай Алексеевич, – сочувственно сказала она, – вы б вашей жене хотя бы сказали: пусть мне мстит, если хочет. Но дети-то при чем?!

– Аля, – тяжело вздохнул стоматолог, – проблема в том, что… черт, даже не знаю, как начать… – Взглянул на нее тоскливо: – Будь она просто вздорной, никчемной, надоевшей бабой, я давно бы выставил ее, оставил ей все, начал жизнь заново! Но в нашей жизни все очень сложно…

– Николай Алексеевич, – ледяным тоном молвила Аля, – вы, кажется, собираетесь сейчас речь толкать? О причинах, почему не можете развестись и на мне жениться?! Так позвольте напомнить: я – замужем. И никаких видов на вас не имею.

– Помолчи, пожалуйста, и послушай, – попросил он. – Не знаю, рассказывала ли тебе Виктория Арнольдовна, вскоре после того, как у тебя родилась Зоинька, у нас дома был пожар.

Он, что ли, собрался на жалость бить?

– И какая связь? – холодно спросила Аля.

– Официальная версия – короткое замыкание. Но на самом деле квартиру подожгла Наталья.

– Зачем? – опешила Алла Сергеевна.

– Ей приказали, – горько усмехнулся Николай Алексеевич. – Голоса. У моей жены – тяжелое психическое заболевание. Настолько тяжелое, что если она останется одна, без семьи, без присмотра, путь у нее единственный – только в дурдом.

– Вот что! – ахнула Аля. Задумалась, вспомнила. – Вы сказали, пожар был, когда я только Зоиньку родила? А какого… какого точно числа это случилось?

– Десятого июля.

– Во сколько?

– Вечером, часов в семь.

– Не может быть, – побледнела Аля.

Он взглянул удивленно:

– Не понимаю тебя.

– Да я же вам рассказывала: Наталья мне звонила – когда я еще в роддоме была. Кричала, что я разлучница. И что я ее всех сбережений лишила. Это как раз десятого июля было. Около половины седьмого. Она, значит, поговорила со мной, а потом…

Аля умолкла. Всхлипнула. Добавила растерянно: