Семейное проклятие - Анна и Сергей Литвиновы

– Но мне тогда совсем не показалось, что с вашей женой – что-то не то. Она говорила совершенно нормально!

– В том, Аленька, и беда, – тоскливо произнес стоматолог, – что на поверхностный взгляд с ней все в порядке. Она ведет дом, готовит, следит за собой, и периоды просветления могут у нее длиться чуть не до года. Но потом обязательно происходит (или она выдумывает) что-то. Самый крошечный повод, травмирующая ситуация. И ее реакция на проблему бывает совершенно непредсказуема. Р-раз – и дом подожгла.

Он поежился, обхватил плечи руками:

– Никогда не забуду: я вбегаю в квартиру, там все в дыму, стол кухонный пылает. А Наталья встречает меня счастливой улыбкой… Улыбается этак царственно: «Сейчас будем ужинать!»

– Какой кошмар, – сочувственно пробормотала Аля.

– Когда ее мания ревности охватывает, Наталья себя полностью контролировать перестает, – мрачно продолжал Николай Алексеевич. – Виктория Арнольдовна мне упоминала про записку за упокой твоей души. Думаю, это тоже Наташкины дела.

– Неужели?!

– Мы уже подобное проходили. Лет пять назад я на работу новую медсестру взял, и Наталья вообразила, будто я ею заинтересовался. Она тогда к гадалке отправилась, какой-то «черной колдунье». Та и научила заказывать молебен за упокой. И что записку нужно обязательно с фамилией писать, иначе не сработает.

– А вы откуда узнали? – ахнула Аля.

– Сама Наталья и призналась, – тяжело вздохнул он. – Устроила как-то ужин на фарфоре, при свечах. Я спрашиваю: «Что празднуем?» А она улыбается: «Поминки. По любовнице по твоей». И начала восхищенно описывать, как у медсестры руки начнут сохнуть, потом ноги…

Алю передернуло. Она со страхом поинтересовалась:

– И что было дальше?

– Экстренная госпитализация, – отозвался Николай Алексеевич. – В столицу, в институт психического здоровья я ее устроил.

– А медсестра? С ней что-нибудь случилось?

– Да нет, конечно. Проработала у меня в клинике больше года без единого больничного. А потом вышла замуж и уехала из Калядина.

– А Наталья ваша поняла: от одного колдовства толку мало, – горько вздохнула Алла Сергеевна. – Энтеровирус действительно куда эффективней, чем черная магия.

Взглянула на стоматолога с сочувствием:

– Но вы-то как?.. Почему все это терпите?!

Лицо его помрачнело еще больше.

– А что прикажешь мне делать? Сдать ее в психушку и начать новую жизнь? Извини. Не смогу.

– Да, конечно, – ужасно смутилась Аля. – Простите…

Ей больше совсем не хотелось в чем-либо обвинять Николая Алексеевича.

Но и никаких отношений с обаятельным стоматологом у нее не будет. Никогда. Это Аля теперь поняла совершенно точно.

* * *

Весь день после визита в ее квартиру незнакомца Галина Круглова посвятила уборке. С хлоркой вымыла ванную, тщательно отскребла, ошпарила кипятком бак, где лежала грязная одежонка Геннадия. Бросила в стирку покрывало с кровати, где гость лежал, и – на всякий случай, вдруг касался? – сменила постельное белье.

Начищала, драила яростно. А заодно – мозг-то, пока убираешь, свободен – в самой себе провела полную ревизию. До чего ж она, оказывается, докатилась. Настолько одинока, что бомжа в дом притащить готова. Да еще – вожделеет его. Никак не могла отвязаться от фантазии: вот Гена наваливается на нее всем сильным телом, прижимает к постели крепкими своими руками. И ей – не противно, не мерзко, но страшно и радостно.

Прежде – все бесконечные девять лет, что прошли со дня Митиной смерти, – Галина холила и пестовала свое одиночество. И только сейчас – спасибо алкоголику Гене – вдруг отчетливо поняла: Митенька, любимый сын, в своем раю вовсе не рад тому, что его мама заживо себя похоронила.

«У меня ведь и подруги были. И родня, пусть дальняя. А я всех разогнала», – с запоздалым раскаянием подумала женщина.

А главное, Галина поняла: ей самой, наконец, элементарно надоело — из года в год, из месяца в месяц переживать и пережевывать гибель сына.

Эта новая мысль испугала ее чрезвычайно. Она себя даже за руку ущипнула, укорила: «Да что же я за мать такая?!»

И, пусть еле на ногах стояла после яростной уборки, заставила себя дойти все-таки до магазина. Купила, как собиралась, муку и корицу для пирогов Митеньке. Только к полуночи закончила возиться с готовкой. А с раннего утра поспешила на кладбище.

Сидела на могилке, жевала булочку (сыночку положила лучшие, себе взяла подгоревшие). Честно рассказывала Мите о вчерашнем своем помрачении. Но удивительно: очень часто, когда разговаривала с сыном, ей казалось – он смотрит на нее со своей фотографии на памятнике обиженно, с укоризной. А сегодня мальчик ее любимый глядел радостно, беспечно. Не осудил, значит.

И по пути домой вела она себя неслыханно: в автобусе увидела смешного карапуза – улыбнулась. А когда вышла из метро, ноги сами собой занесли в парфюмерный магазинчик. Покупать помаду рука не поднялась, но туалетную воду – с легким, девичьим ароматом – приобрела. Едва свернула от станции в тихий переулок, где никого народу – не удержалась, раскупорила флакон, надушилась. Ей всего лишь пятьдесят два. Совсем не поздно выйти из монастыря.

Даже задумалась: не вернуться ли на работу? До Митиной смерти Галина трудилась в собесе. Когда случилась беда, взяла отпуск без содержания. А потом – смогла получить инвалидность по общему заболеванию и с работы ушла. До сих пор с Верочкиной, конечно, помощью прекрасно существовала на скромную пенсию. Хотя в собесе – а там по разным социальным делам бывать приходилось – ее каждый раз звали обратно.

«Почему бы и нет? – раскрылилась сегодня она. – До пенсии еще три года. Пойду, поработаю. Хотя бы с народом пообщаюсь, да и деньги не лишние. Может, ремонт сделаю. Или – поеду на море!»

И впервые мысль о том, что она поедет на курорт одна, без любимого сыночка, не отозвалась острой болью.

Да и с договором пожизненного содержания, что заключили с Верой Бородулиной, она, пожалуй, поторопилась. Да, подруга добросовестно поддерживала ее все эти годы, и отдать ей квартиру после своей смерти, конечно, не жаль. Только вот в чем закавыка. Умирать – по крайней мере в ближайшие тридцать лет – Галине решительно расхотелось.

«Вот проклятый бомж! – беззлобно подумала она. – Всю жизнь мою за какие-то пару часов перевернул!»

…В подъезд входила почти летящей походкой. Консьержка встретила ее осуждающим взглядом, и Галя широко улыбнулась в ответ.

А у порога квартиры, притулившись плечом к дверному косяку, ее ждал Геннадий.

Но как он сегодня выглядел! Чист, выбрит, подстрижен, в новехоньком костюме! С букетом пионов!

– Ой, – ахнула Галина.

Гена ухмыльнулся: