Тяжелый путь к сердцу через желудок - Маша Трауб

«Я не чуфырница», — обижается Алла Викториновна и руки ее летают все быстрее и быстрее.

— Баба, — говорит о наболевшем Аглая. — Меня мама в туалете заперла. Сегодня.

— Да ладно, — сомневается в истинности внучкиных слов Алла Викториновна. — Не могла тебя мама в туалете запереть, спорим?

— Спорим! — бьется об заклад девочка, а потом через секунду идет на попятную: — Она только сначала меня заперла, а потом — отперла. Но я не вышла…

— Это почему же ты не вышла? — удивляется Алла Викториновна и выключает ночник.

— Не выключай! — требует Аглая и натягивает на голову одеяло.

— Я всегда выключаю, — парирует бабушка.

— Все равно не выключай, потому что темно!

— А под одеялом тебе не темно?

— Темно, — соглашается девочка и высовывает голову наружу. — Все равно не выключай, а то как в туалете.

— А ты что, в темноте сидела?

— Да, — подтверждает Аглая и снова лезет под одеяло.

— А чего не вышла тогда?

— Мама сказала извиниться, а я не извинилась. Пока не извинилась, выходить нельзя.

— А по-моему, тебе просто нравится сидеть в туалете.

— Не нравится, — отклонила бабкино предположение девочка.

— Совсем?

— Совсем! Ну, чуть-чуть только, когда можно там прятаться.

— Так темно же?! — ловит блох Алла Викториновна.

— Нет, — зевает Аглая. — Когда сама прячешься, звезду видно.

— Лампочку? — не сразу понимает внучкину логику Алла Викториновна.

— Нет, звезду. Пойдем, покажу. — Девочка слезает с дивана и тащит бабку к двери. — Ложись, — приказывает Аглая и укладывается на пол первая. Алле Викториновне не остается ничего другого, как бухнуться рядом.

— Смотри, — внучка указывает на пробивающуюся под дверью полоску света.

— Ну… — по-прежнему не понимает бабушка.

— Вот так смотри, — жмурится девочка и прищуривает глаза: полоска света растягивается в тонкий луч, который при сильном зажмуривании то двоится, то троится, то вообще сияет звездой. — Поняла?

— Поняла, — признается Алла Викториновна и поднимается с пола. — Я тоже так умею.

— Ты? — сомневается Аглая.

— Я, — убеждает ее Алла Викториновна и направляется в постель. — Давай спать.

Девочка вскакивает, подбегает к дивану, плюхается на бабкино место и встает на лопатки:

— «Березка». Можешь?

— Нет, — отказывается Алла Викториновна изображать акробатический номер и снова тянется к лампе, чтобы наконец ликвидировать источник света.

— Не выключай! — снова останавливает бабку девочка и щурит глаза. — Делай так же. Смотри!

Алла Викториновна послушно таращит на свет сощуренные глаза и неожиданно догадывается до смысла фразы — «и звездочки в глазах». В глазах были уже не только рождественские звездочки, а неоновые пятна флуоресцентного желто-зелено-голубого оттенка.

— А теперь так, — командует Аглая и накрывает себя и бабку одеялом с головой. — Видишь?

«Еще бы не видишь!» Под одеялом плыли разноцветные круги.

— А мои видишь?

— Вижу, — поддакивает Алла Викториновна.

— Твои какого цвета?

— Мои желтые.

— Это мои желтые, — не соглашается девочка. — А твои голубые…

— И зеленые…

— У меня тоже зеленые. И желтые тоже есть. Два.

Лежат молча. Под одеялом становится душно. Алла Викториновна откидывает край и с шумом втягивает в себя воздух просторного зала:

— Это ты поэтому из туалета не выходила?

— Нет.

— А почему? — продолжает выспрашивать Алла Викториновна.

— Не хотела, — признается Аглая.

— А-а-а… — с пониманием мычит Алла Викториновна и устало выдыхает: — Давай спать.

— Нет, — отказывается девочка и сладко зевает. — Меня мама не любит.

— Глупости какие! — начинает сердиться Алла Викториновна. — С чего ты взяла?

— Она папе все время говорит: «Не надо было рожать».

— А он? — автоматически переспрашивает Алла Викториновна.

— А он говорит: «Поздно, Джонни, пить боржоми».

— А она?

— Она плачет и говорит, что ты заставила.

— Я-а-а?! — подскакивает в кровати Алла Викториновна, но не успевает разразиться гневной тирадой, как внучка требует ответа на еще один вопрос:

— А зачем я тебе нужна?

— Потому что я тебя люблю, — открывает секрет Алла Викториновна.

— И все?

— И не все! Интересно же: у меня раньше никогда не было внучки, а ведь я уже бабушка.

— Какая же ты бабушка? — в самое ухо шепчет Аглая и обнимает бабку за шею.

— Здрасте! — хмыкает Алла Викториновна. — А кто же я?

— Ты? Ты не бабушка никакая. Ты — Алла. Ты ведь Алла?

— Алла, — растроганно соглашается та и гладит девочку по голове. — Ни дать ни взять самая настоящая Алла, как ни крути.

Прильнув к уютному телу Аллы Викториновны, насытившись не только его теплом, но и абсолютной любовью, Аглая погружается в сон и, борясь с ним, задает еще один сакраментальный вопрос:

— Ты когда умрешь, Алла?

— А надо? — пугается Алла Викториновна.

— Не надо, — успокаивает ее Аглая и, не разжимая рук, просит: — Когда я вырасту, ты мне свои сережки отдашь?

— Отдам. — Алла Викториновна целует внучку во влажный лоб.

— Хорошо, — успокаивается девочка и засыпает на бабкиной подушке.

— Спокойной ночи, — шамкает беззубым ртом Алла Викториновна, но свет не выключает и, крепко зажмурившись, еще раз повторяет внучкин опыт. Пятна снова плывут перед глазами разомлевшей женщины, шея которой становится влажной от жаркого дыхания крепко спящей Аглаи.

«Конечно, отдам, — думает Алла Викториновна про серьги и представляет волнительный акт передачи шкатулки с сокровищами. — А вовнутрь положу записку: „Любимой внучке от бабушки“. Ну, это вообще-то как сказать, может, лучше так и написать: „Аглае от Аллы“. Пусть помнит».

Я познакомилась с будущим мужем. Конечно, я была умница и красавица. Но этого ему было мало. Я бойко лопотала по-французски, читала Томаса Манна, но и этого ему было мало. От страданий я похудела до сорока пяти килограммов, так что на лице остались одни глаза, при этом мне в наследство достались бабушкина грудь и мамина попа, но и этого ему было мало.