Агнес Грей - Энн Бронте

— Позвольте, я сорву их для вас, мисс Грей, — негромко произнес серьезный, так хорошо мне знакомый голос. И секунду спустя я уже держала букетик из трех вестников весны. Разумеется, это был мистер Уэстон. Кто еще стал бы затрудняться ради меня?

Я поблагодарила его. Тепло ли или холодно, сказать не могу, но во всяком случае не выразив и половины той благодарности, которую испытывала. Вероятно, с моей стороны это было глупо, но в то мгновение мне этот простой поступок показался удивительным доказательством его доброты, благодеянием, отплатить за которое мне нечем, но которое навсегда запечатлеется в моей душе, настолько я не привыкла получать такие знаки вежливости и настолько мало ожидала подобного внимания к себе в Хортон-Лодже и его окрестностях в радиусе пятидесяти миль. Тем не менее я почувствовала себя очень неловко и ускорила шаг, хотя, пожалуй, быстро раскаялась бы в своем решении, если бы мистер Уэстон понял намек и тут же попрощался со мной. Но этого не случилось. То, что для меня было торопливым шагом, ему казалось обычной походкой.

— Барышни вас покинули, — заметил он.

— Да, они находятся в более интересном обществе.

— Ну, так для чего же стараться их догнать?

Я пошла тише — и тотчас об этом пожалела. Мой спутник молчал, а я не знала, как начать разговор, и подумала, что он, вероятно, находится в таком же затруднении. Наконец он все-таки нарушил молчание и спросил с некоторой присущей ему отрывистостью, люблю ли я цветы.

— Ах, очень, — ответила я. — А полевые и лесные особенно.

— Я тоже, — ответил он. — К садовым я равнодушен, потому что они мне ни о чем не говорят — за одним, двумя исключениями. А какие ваши любимые цветы?

— Первоцветы, колокольчики, вереск.

— Но не фиалки?

— Нет. Потому что они, как вы выразились, ничего мне не говорят. Душистые фиалки не растут на холмах и в долинах вокруг моего родного дома.

— Как вам должно быть утешительно, мисс Грей, что у вас есть родной дом, — произнес мой спутник после краткой паузы. — Пусть до него далеко, пусть вы лишь изредка возвращаетесь туда, но вам есть, чего ждать.

— Да, это такое огромное утешение, что без него я, наверно, не могла бы жить, — ответила я с горячностью, в которой тут же раскаялась, решив, что мои слова прозвучали довольно глупо.

— О нет, смогли бы, — заметил он с задумчивой улыбкой. — Узы, связывающие нас с жизнью, куда крепче, чем вам кажется. Понять это способны лишь те, кто почувствовал, как сильно их можно растянуть, не порвав. Лишившись родного дома, вы, возможно, тосковали бы, но продолжали бы жить, и вовсе не так печально, как вы воображаете сейчас. Человеческое сердце напоминает каучук: надувается каучуковый пузырь без особого усилия, однако очень трудно надуть его так, чтобы он лопнул. «Меньше малого довольно, чтобы сердце взволновать, больше самого большого надо, чтоб его разбить». Как и наши члены, оно обладает врожденной крепостью, обороняющей его против внешних ударов. Каждый наносимый ему удар закаляет его для следующих, точно так же как постоянный труд загрубляет кожу на ладонях, но наращивает мышцы, а не изнуряет их, и работа, от которой нежные женские руки покроются кровавыми ссадинами, не оставит никакого следа на руках пахаря. Я знаю все это из опыта — отчасти моего собственного. Было время, когда я думал, как вы сейчас — по крайней мере я твердо верил, что родной дом и сосредоточенные в нем сердечные привязанности — единственное, благодаря чему жизнь кажется сносной, а без них она обернется почти невыносимым бременем. Но теперь у меня нет дома — разве что вы возвысите таким наименованием две комнатки, которые я снимаю в Хортоне, — и менее года назад я потерял самое дорогое мне существо, последнее из всех, кто был мне близок. Тем не менее я не только живу, но и не отказываюсь от надежды на счастье даже в этом мире. Хотя, признаюсь, когда вечером я захожу в самую бедную хижину и вижу, как ее обитатели мирно коротают час отдыха у весело пылающего очага, я почти испытываю зависть к их тихим домашним радостям.

— Но ведь вы не знаете, какие радости ждут вас впереди! — сказала я. — Вы же еще в самом начале вашего пути.

— Высшая радость мне уже дана, — ответил он. — Возможность и желание быть полезным.

Тут мы поравнялись с перелазом, от которого тропинка вела к ферме, куда, решила я, и направлялся мистер Уэстон «быть полезным». Во всяком случае, он попрощался со мной, перебрался через перелаз и зашагал по тропинке обычной своей твердой, упругой походкой, а я пошла дальше одна, размышляя над его словами. Я уже слышала, что он лишился матери незадолго до того, как приехал сюда. Значит, это она была самым дорогим ему существом, из всех близких ее он потерял последней и теперь у него нет родного дома. Сердце у меня сжалось от жалости к нему, я даже чуть не заплакала из сочувствия. Вот, значит, чем объясняется, подумала я, тень не по возрасту глубокой серьезности, которая так часто омрачает его лоб и снискала ему в глазах добросердечной мисс Мэррей и всех ей подобных репутацию человека угрюмого и холодного. «Однако, — подумала я, — ему все-таки легче переносить свое горе, чем было бы на его месте мне. Он ведет деятельную жизнь, и перед ним открыто широкое поприще для приложения своих сил. Он может находить себе друзей, а если захочет, то сможет и создать себе дом — и, конечно, со временем он этого захочет. Дай Бог, чтобы хозяйка этого дома была достойна его выбора и сделала их семейный очаг счастливым. Кто это заслужил, как не он? И как было бы чудесно, если бы…» Впрочем, неважно, о чем я тогда подумала.

Книгу эту я начала с твердым намерением ничего не утаивать, чтобы те, кто захотел бы, могли извлечь пользу, постигнув чужое сердце. Однако бывают мысли, которые открыты всем ангелам небесным, но не нашим ближним, даже лучшим и самым добрым из них.

Тем временем Грины уже направились к себе, а Мэррей свернули в свой парк, и я поторопилась их нагнать. Барышни оживленно сравнивали различные достоинства молодых офицеров, но Розали, увидев меня, оборвала фразу на полуслове и воскликнула со злорадным торжеством:

— О-о, мисс Грей! Вот наконец и вы! Не удивительно, что вы так долго мешкали, и не удивительно, что вы всегда так рьяно заступаетесь за мистера Уэстона, когда я его браню. Ага! Теперь все открылось!

— Ах, мисс Мэррей, не говорите чепухи, — ответила я, пытаясь весело засмеяться. — Вы ведь знаете, подобные глупости меня не трогают.

Однако она продолжала сыпать совсем уж нестерпимыми предположениями, а сестрица поддерживала ее вздорными выдумками, и я решила, что мне следует сказать что-нибудь в свою защиту.

— Какая нелепость! — воскликнула я. — Если мистер Уэстон нагнал меня, направляясь на ферму, расположенную у этой дороги, и вежливо счел необходимым обменяться со мной несколькими фразами, что тут такого? Право же, я никогда прежде с ним не разговаривала, не считая одного раза.

— А в тот раз где? И когда? — закричали они наперебой.

— У Нэнси.

— Ага! Ага! Вы с ним там виделись? — торжествующим тоном осведомилась Розали. — О-о! Теперь, Матильда, я поняла, почему ей так нравится навещать Нэнси Браун. Она ходит туда кокетничать с мистером Уэстоном.