Волынский. Кабинет-Министр Артемий Волынский - Зинаида Чиркова

Артемий только удивлялся скромности Петра, и это ещё больше возвышало того в глазах молоденького офицера. Всю свою преданность отныне возлагал Артемий на алтарь служения Богом данному государю.

Вместе с Шереметевым направился Артемий к новым баталиям, на этот раз на севере, в Прибалтике. На пути он сумел заехать в Москву и стал участником торжественного праздника по случаю полтавской победы.

Парады победителей в Москве давно не были новостью. Пётр устраивал их всякий раз, как одерживал очередную викторию. Триумфальные арки, музыка, пальба из пушек, полки, торжественно и размеренно шагавшие по площадям Москвы, — уже это заставило горожан привыкнуть к такого рода событиям. Но на этот раз царь решил удивить старую столицу невиданным количеством пленных и множеством трофеев, отобранных у шведов.

Вся Москва сбежалась смотреть на торжественное шествие. Открыли его трубачи и литаврщики в красочных воинских парадных костюмах. За ними на некотором расстоянии шёл Семёновский полк, ставший героем битвы при Лесной. Красовался на гнедом коне впереди принаряженных солдат генерал-лейтенант Голицын. За солдатами-гвардейцами последовали трофеи, взятые у шведов в этой битве, — пушки, штандарты, знамёна. И тут же шли пленные шведские офицеры. Замыкали первое шествие те же семёновцы.

А зрелище торжественного въезда победителей при Полтаве начиналось комическим проездом девятнадцати саней ненцев, одетых в шкуры оленей шерстью наружу. Управлял ими назначенный царём ненцев сумасшедший француз. Москвичи долго не могли понять, при чём тут эти северные самоеды, их странная одежда, этот сумасшедший француз. Но наиболее знающие разъяснили аллегорию: дикий Карл, сумасшедший король, и вся его затея покорить Россию — дикая и сумасшедшая. Правда, понять смысл этой аллегории было нелегко, и москвичи просто любовались упряжками оленей и французом, раскрашенным под ненца, разряженным лентами и дикими цветами.

И только после этого вступили в шествие гвардейцы любимого полка Петра — Преображенского, созданного и выпестованного им самим. А за полком началось длинное прохождение пленных шведов. Их было 22 065 человек: сначала высшие командные чины, затем офицеры ниже рангом, после и вовсе солдаты. А в промежутках между колоннами пленных везли всю доставшуюся Петру трофейную часть, даже носилки Карла, разломанные ядром, его пушки и знамёна.

Позади всех шагал основной трофей — первый походный министр Карла граф Пипер.

И уже последним въехал на площадь самый главный виновник торжества — Пётр на том самом коне, который участвовал в сражении. Блестящая свита сопровождала царя. Вместе с Шереметевым ехал в последних рядах шествия и Артемий Волынский.

Но шествие и праздник в Москве, закончившийся грандиозным фейерверком, были только короткой остановкой на пути к Риге. Войска фельдмаршала Шереметева перебрасывались туда, чтобы на гребне полтавских событий закрепить и победы в Прибалтике.

Артемий Волынский прибыл вместе со ставкой Шереметева туда сразу после торжественного парада в Москве. Снова осада города, снова пушечная пальба, но уже не парадная, как в Москве, а самая настоящая. Приехал сюда, под Ригу, и царь. Он сам сделал по городу три залпа из пушки, положив начало регулярной его бомбардировке.

Изучив расположение войск, укреплений города и его гарнизон — лазутчиков Шереметев засылал каждую ночь, — Пётр оставил Борису Петровичу приказ:

— Чтоб, кроме тесной блокады сего города, формальною атакою не добывать ради сего, первое, что время поздно, другое, что гарнизон в нём был великий, а крепость сильную оборону имеет зело, третье, что опасности от шведов никакой не было и сикурсу ждать было невозможно...

Значит, оставалось ждать, пока от нехватки продовольствия и военных припасов крепость сама не обратится к капитуляции, тревожить её постоянными бомбардировками, давать понять, что сдача неизбежна. В таком медленном деле, когда нужна и осторожность, и трезвый расчёт, Борис Петрович был дока.

Но тут случилось нечто совершенно неожиданное, словно сама природа воспротивилась осаде: в русском войске началась чума. Правда, она проникла и за крепостные стены, и гарнизон был вынужден капитулировать. Но десять тысяч русских полегло здесь не от военных операций, а от чумы.

Как могли, береглись русские солдаты от чумы. У Артемия Волынского хранился доставленный верным Федотом целый жбан с уксусной водой, и Артемий протирал руки едва не каждую минуту. Только благодаря этой предосторожности он не заразился «чёрной смертью», как называли солдаты чуму.

Рига всё-таки пала. Потом пал Кексгольм, Динаминд, Пернов, Ревель. Шведские завоевания Прибалтики таяли с каждой минутой...

На торжественный парад победителей в Москве съехалась вся царская семья. Анна и Екатерина, младшая Прасковья, да и сама царица Прасковья заранее готовились к блестящим балам, смотрам и фейерверкам, которые Пётр решил устроить в Москве по случаю полтавской победы.

Однако накануне этого дня Анна узнала, что у фаворитки царя Екатерины начались сильные схватки: она готовилась подарить Петру наследника или наследницу. И потому, вместо того чтобы полюбоваться на торжественный въезд войск, Анна поспешила в село Коломенское. Мать и сёстры решили не нарушать спланированных ранее выездов и пиров и отправились на улицы Москвы, а ей, Анне, хотелось посмотреть, каково теперь Екатерине, к которой она успела привязаться всей душой и сердцем.

Она понимала, что новая спутница её батюшки-дядюшки вовсе не отличалась совершенной красотой, частые беременности оставляли следы на её белоснежной коже, вздёрнутый нос покрывался пятнами, а полные круглые щёки словно бы увядали. Но в её бархатных глазах, то излишне томных, то горящих, как угли, в её маленьком круглом подбородке, полных алых губах было столько неизвестной ещё Анне силы и притягательности, а в высокой груди и тонкой талии столько природного изящества, что и Анна полюбила эту обаятельную женщину, никогда ни на что не жаловавшуюся и всегда встречающую её ласковой улыбкой и весёлым смехом. Нигде в своей семье не находила Анна столько тепла, сколько одним своим присутствием давала Екатерина. И всё своё время Анна старалась проводить в Коломенском, беседовать с фавориткой батюшки-дядюшки, любоваться её плавными неторопливыми движениями, а то и просто молчать, заглядывая в искрящиеся весельем и добротой глаза.

Теперь Екатерина должна была родить, и Анна беспокоилась за свою низкую родом, но такую дорогую ей подругу. Впрочем, подруга ли она ей? Анна как-то не задавалась этим вопросом, но знала, что её всегда ждут у Екатерины искренне-тёплый приём и самые задушевные интересные разговоры. И потому поспешила она не на площади и улицы Москвы, а к родильному ложу Екатерины.

Не слышалось криков и стонов в палатах Коломенского дворца, где прижилась Екатерина и где определил ей жить Пётр вместе с любимой сестрой Натальей.

Анна вошла в комнату, соединённую узким проходом с родильной палатой. Низкие потолки и двери, в которые можно было проходить только нагнувшись, что Анне, при её высоком росте, давалось нелегко, напомнили ей её родное Измайлово. Так же, как и в Измайлове, здесь было бесконечное множество комнаток и комнат, палат и хором, и все они соединялись узенькими проходами, везде горели лампады перед иконами в серебряных и золотых окладах, тёмные палаты освещались лишь свечками да изредка смоляными факелами.