Просто Рим. Образы Италии XXI - Аркадий Ипполитов

«Вблизи от меня… возник ангел, имевший человеческий облик… он был невысок, но очень красив, лицо его сияло, как у небесных ангелов, которых, кажется, объемлет пламя… В руках у него было золотое копье, чей наконечник выглядел как огненная стрела. У меня возникло ощущение, что он проткнул копьем несколько раз мое сердце и все мои внутренности. Затем он, казалось, вытащил их вместе с копьем, а внутри у меня остался лишь огонь огромной любви к Богу. Боль была такой сильной, что я застонала. Но эта же боль приносила огромное наслаждение, и не хотелось, чтобы она кончалась; удовлетворить мою душу мог только сам Бог. Боль была не физической, а духовной, хотя тело участвовало в этом процессе – и в немалой степени».

«Тело участвовало в этом процессе – и в немалой степени»… Кто же, кроме самой Терезы, мог описать сущность барокко. Памятник, что практически сто лет спустя после смерти святой Джан Лоренцо Бернини воздвиг ей, а заодно и перверсии барочной боли, в Капелла Корнаро церкви Санта Мария делла Витториа, буквально воспроизводит её слова в мраморе. Прекрасно Тереза иногда пишет! Есть у неё роман «Внутренний замок», в котором она уподобляет душу человеческую лабиринту из комнат, в центре которого, как Минотавр, обитает Иисус. Тереза, католическая Ариадна, волочит читателя из комнаты в комнату, и зовёт, и умоляет, то плачет как дитя, то воет как зверь, раздирая ногтями лицо своё и читательский мозг. Несколько утомительно, но по замыслу великолепно. Испанский Кафка, да и только.

Папский двор 1590-х годов, собиравшийся на торжественные заседания во всём составе несколько раз в год в ещё строившейся базилике ди Сан Пьетро перед старым киворием, не любил Терезу. Он считал её докучной побродяжкой, вьющейся над церковью, как саркофагида [sarcophagidae, серая мясная муха] над трупом осла и строчащей никчёмные книжонки вопреки завету апостола Павла, сказавшего: «жёны ваши в церквах да молчат». Я почти дословно воспроизвожу слова из письма папского нунция в Испании, возмущавшегося тем, что Тереза дʼАвила, тогда святой не признанная, основывает женские обители монастырей без папского на то соизволения. Письмо датируется серединой 1560-х годов, а умерла Тереза в 1582 году. При жизни многие официальные лица из Ватикана считали испанскую монахиню чуть ли не диссиденткой, видя в её мистицизме опасные реформаторские идеи, так что не будь у неё могущественных покровителей, она могла бы и под трибунал угодить. Её литературные произведения не поощрялись, а «Автобиография», которая и была процитирована выше, вообще была запрещена Святой инквизицией вплоть до 1586 года. В конце XVI века благодаря деятельности реформаторов католицизма, таких как Игнатий Лойола и Филиппо Нери, сначала также принятой в штыки, Ватикан пересмотрел своё отношение к испанке. Оказалось, что саркофагида со своими дерзостными вывертами как раз то, что нужно католицизму в данный момент: ответим на фригидную унылость протестантизма своей страстной поэзией экстаза! В 1622 году Терезу дʼАвила канонизировали, её произведения издали и переиздали, святая прочно заняла место среди почитаемых католической церковью авторитетов и сегодня стала самым читаемым в мире испаноязычным писателем после Сервантеса.

Папский двор барокко 1630-х годов, собиравшийся во всём составе несколько раз в год перед Балдаккино ди Сан Пьетро по особо важным и помпезным торжествам вокруг служащего мессу папы в уже преобразившейся базилике, утилизировал мистицизм святой и использовал его к вящей славе Святого Престола. Барочный водоворот, устроенный берниниевско-борроминиевским балдахином, засосал сеньориту Санчес Сепеда дʼАвила-и-Аумада и выплеснул её в виде «Экстаза святой Терезы» в Капелла Корнаро. Теперь мир представляет Терезу именно такой, какой её изобразил Бернини, – прекрасной женщиной, изнемогающей в судорогах божественной любви, а не низенькой старушкой с двойным подбородком, какой она была на самом деле. Благодаря шедевру Бернини слава Терезы несколько скандальна. Капелла Корнаро полна народу: двуевровики валятся в осветительный автомат, чтобы боль Терезы вспыхивала снова и снова. Лежит она, изнемогая, а туристы щёлкают по ней смартфонами и айфонами, ловя жемчужины выкатывающейся из неё боли, и, поймав, увозят с собой во все концы мира. Потом показывают родственникам и знакомым, приговаривая: «Ай да святая, вот ведь молодца! как в Риме бывает!» Джефф Кунс уложил свою Чиччолину в позу Терезы, получилось куда похлеще линогравюр Сидура, изрезанных Энтео, а все в восторге. Одно слово – латиняне! Мой же сын в двадцать лет хотел вытатуировать Терезин экстаз на обеих ногах, но отказался от этой мысли, не найдя подходящего исполнителя, ибо мастерство гравюры в третьем тысячелетии несколько притупилось.

Экстаз святой Терезы c silvaner / shutterstock.com

Законченная в 1652 году Капелла Корнаро стала ещё одним центром Рима, ведь нет в мире более знаменитого экстаза. Капелла не только две беломраморные скульптуры ангела и святой, но целая инсталляция с портретами всех членов венецианского семейства Корнаро, наблюдающих за женскими судорогами с не меньшим интересом, чем туристы за мраморным ограждением. В отличие от туристов венецианские патриции айфонами и смартфонами не щёлкают, убрав их в карманы и сложив ладони в пристойном умилении перед открывшейся их глазам разнузданностью благочестия.

* * *

Ко времени создания Капелла Корнаро Бернини с Борромини стали непримиримыми врагами. На торжественное открытие балдахина в 1633 году Борромини уже не явился, ибо был полностью отстранён от всех работ в базилике Сан Пьетро. Он обвинял Бернини в использовании служебного положения и в беззастенчивом присвоении чужих идей и чужих денег. Бернини нечем было ответить, кроме как обвинением в полной ничтожности своего бывшего соавтора. Впрочем, отвечать ему не было никакой необходимости – на его стороне было благоволение папы. В деле с балдахином Бернини торжествовал и продолжает торжествовать: это лишь последнее время искусствоведы, раскопав кой-какие документы, обратили внимание на то, что Борромини явно принимал самое деятельное участие в его создании. Какое именно – определить практически невозможно, один говорит – что он создал скульптуры, другой – что дал общую идею. Дело тёмное. Очень похоже на то, что именно Борромини придумал витые колонны, подобные столпам Храма Соломонова, так как он был одержим идеей спиралевидного движения, как Хогарт S-образной линией, да и по части архитектуры был явно образованнее Бернини. Последний, правда, мог подметить экстравагантный мотив витых колонн на ватиканских коврах, вытканных по картонам Рафаэля. Сколь бы нынешние историки искусств ни симпатизировали Борромини, пока, затевая вновь и вновь процесс о балдахине, они ничего путного не доказали. Балдаккино ди Сан Пьетро помечен для большинства исключительно именем Бернини и находится в полном его распоряжении.

Борромини зубами скрежетал, и неаполитанец, на некоторое время ослепивший его своей энергией, предстал пред ним в своём истинном, как он считал, свете – наглым выскочкой. Неаполитанец же разглядел, что этот худосочный миланезешка с головой, высохшей от чтения, гремит эрудицией, как пустая тыква семечками, и ничего путного из него никогда не выйдет. Оба были неправы, но, быть может, противостояние двух великанов оказалось плодотворнее, чем их сотрудничество. Борромини отнюдь не был лузером, его многие ценили, у него вскоре образовался круг высокопоставленных почитателей, обеспечивших его работой до конца жизни. В 1634 году он получает первый заказ как самостоятельный архитектор: Орден Пресвятой Троицы поручает Борромини постройку главной церкви ордена в Риме, посвящённой его любимому Карло Борромео.