Обитаемый остров - Борис Стругацкий

Тот быстро написал что-то на журнале и дал бригадирупрочесть. Бригадир очень удивился, побарабанил пальцами по подбородку и ссомнением поглядел на штатского. Штатский улыбался. Тогда бригадир пожалплечами, подумал и обратился к ротмистру:

– Свидетель Чачу, как вел себя обвиняемый при аресте?

– Валялся, откинув копыта, – мрачно ответил ротмистр.

– То-есть, сопротивления он не оказывал… Та-ак… –Бригадир еще немного подумал, поднялся и огласил приговор. – Обвиняемый номерсемьдесят три-тринадцать приговаривается к смертной казни, срок исполненияприговора не определяется, впредь до исполнения приговора обвиняемый имеетпребывать в работах на воспитании.

На лице ротмистра Чачу проступило презрительное недоумение,а однорукий, когда его выводили, тихонько смеялся и тряс головой, как быприговаривая: «Ну и ну!…»

Затем был введен номер семьдесят три-четырнадцать. Это былтот самый человек, который кричал, корчась на полу. Он был полон страха, нодержался вызывающе. Прямо с порога он крикнул, что отвечать не будет иснисхождения не желает. Он действительно молчал и не ответил ни на один вопрос,даже на вопрос штатского: нет ли жалоб на дурное обращение? Кончилось тем, чтобригадир посмотрел на штатского и вопросительно хмыкнул. Штатский кивнул исказал: «Да, ко мне». Он казался очень довольным.

Потом бригадир перебрал оставшиеся бумаги и сказал:«Пойдемте, господа, поедим. Невозможно…» Суд удалился, а Максиму и Пандиразрешили стоять вольно. Когда ротмистр тоже вышел, Панди сказал:

– Видал гадов? Хуже змей, ей-богу. Главное ведь что? Неболи у них голова, ну как бы ты узнал, что они выродки? Подумать страшно, чтобы тогда было…

Максим промолчал. Говорить ему не хотелось. Картина мира,еще сутки назад казавшаяся такой логичной и отчетливой, сейчас размылась,потеряла очертания. Впрочем, Панди не нуждался в репликах. Снявши, чтобы незапачкать, перчатки, он извлек из кармана кулек с леденцами, угостил Максима ипринялся рассказывать, как он не терпит этот пост. Во-первых, страшно былозаразиться от выродков. Во-вторых, некоторые из них, вроде этого, однорукого, велисебя ну до того нагло, что сил нет как хотелось дать по шее. Один раз он воттак терпел-терпел, а потом и дал – чуть в кандидаты не разжаловали. Спасиборотмистру, отстоял. Засадил только на двадцать суток и еще сорок суток безувольнения…

Максим сосал леденец, слушал в пол-уха и молчал. Ненависть,думал он. Те ненавидят этих, эти ненавидят тех. За что?… Самое отвратительноегосударство… Почему? Откуда он это взял?… Растлили народ… Как? Что это можетзначить?… И этот штатский… Не может быть, чтобы он намекал на пытки. Это жебыло давно, в средние века… Впрочем… фашизм… Да, помнится, не только в средние.Может быть, это фашистское государство? Массаракш, что такое фашизм? Агрессия,расовая теория… Гилтер… нет, Гилмер… Да-да – теория расового превосходства, массовыеуничтожения, геноцид, захват мира… ложь, возведенная в принцип политики,государственная ложь – это я хорошо помню, это меня больше всего поразило. Нопо-моему, здесь этого нет. Гай – фашист? И Рада? Нет, здесь другое –последствия войны, явная жестокость нравов, как следствие тяжелого положения.Большинство стремится подавить оппозицию меньшинства. Смертная казнь,воспитательные работы… Для меня это отвратительно, но как же иначе?… А в чем,собственно, оппозиция? Да, они ненавидят существующий строй. Но что они делаютконкретно? Ни слова об этом не было сказано. Странно… Словно судьи заранеесговорились с обвиняемыми, и обвиняемые ничего не имеют против… А что же, оченьдаже похоже. Обвиняемые стремятся разрушить систему противобаллистической защиты,судьям об этом хорошо известно, и обвиняемые знают, что судьям об этом хорошоизвестно, все остаются при своих убеждениях, говорить не о чем, и остаетсятолько оформить сложившиеся отношения официально. Одного уничтожить, другого –на перевоспитание, третьего… третьего зачем-то берет к себе этот штатский…Теперь хорошо бы понять, какая существует связь между больной головой ипристрастием к оппозиции. Почему систему ПБЗ стремятся разрушить тольковыродки? И при этом даже не все выродки?

– Господин Панди, – сказал он. – А хонтийцы – они всевыродки, вы не слыхали?

Панди глубоко задумался.

– Как тебе… понимаешь… – произнес, наконец, он. – Мы восновном насчет внутренних дел, насчет выродков, как городских, так и диких,которые на Юге. А что там в Хонти или, скажем, еще где – этому, наверно,армейцев обучают. Главное, что ты должен знать, – это что хонтийцы есть злейшиевнешние враги нашего государства. До войны они нам подчинялись, а теперь злобномстят… А выродки – внутренние враги. Вот и все. Понял?

– Более или менее, – сказал Максим, и Панди сейчас жезатеял ему выговор: в Гвардии так не отвечают, в Гвардии отвечают «так точно»или «никак нет», а «более или менее» есть выражение штатское, это капраловойсестренке можешь так отвечать, а здесь служба, здесь так нельзя…

Вероятно он долго еще разглагольствовал бы, тема былаблагодарная, близкая его сердцу, и слушатель был внимательный, почтительный, нотут вернулись господа офицеры. Панди замолчал на полуслове, прошептал «смирно»и, совершив необходимые эволюции между столом и железной табуреткой, застыл.Максим тоже застыл.

Господа офицеры были в прекрасном настроении. Ротмистр Чачугромко и с пренебрежительным видом рассказывал, как в восемьдесят четвертом онилепили сырое тесто прямо на раскаленную броню и пальчики, бывало, облизывали.Бригадир и штатский возражали, что гвардейский дух – гвардейским духом, ногвардейская кухня должна быть на соответствующей высоте, и чем меньшеконсервов, тем лучше. Адъютант, полузакрыв глаза, вдруг принялся цитироватьнаизусть какую-то поваренную книгу, и все замолчали и довольно долго слушалиего со странным умилением на лицах. Потом адъютант захлебнулся слюнкой изакашлялся, а бригадир, вздохнув, сказал:

– Да, господа… Но надо, однако, кончать.

Адъютант, все еще кашляя, раскрыл папку, покопался в бумагахи произнес сдавленным голосом:

– Орди Тадер.

И вошла женщина, такая же белая и почти прозрачная, как ивчера, словно она все еще была в обмороке, но когда Панди по обыкновениюпротянул руку, чтобы взять ее за локоть и усадить, она резко отстранилась какот гадины, и Максиму почудилось, что она сейчас ударит. Она не ударила, у неебыли скованы руки, она только отчетливо произнесла: «Не тронь, холуй!», обошлаПанди и села на табурет.

Бригадир задал ей обычные вопросы. Она не ответила. Штатскийнапомнил ей о ребенке, о муже, и ему она тоже не ответила. Она сидела,выпрямившись, Максим не видел ее лица, видел только напряженную худую шею подрастрепанными светлыми волосами. Потом она вдруг сказала спокойным низкимголосом:

– Вы, все, оболваненные болваны. Убийцы. Вы все умрете.Ты, бригадир, я тебя не знаю, я тебя вижу в первый и последний раз. Ты умрешьскверной смертью. Не от моей руки, к сожалению, но очень, очень сквернойсмертью. И ты, сволочь из охранки. Двоих таких как ты я прикончила сама. Я бысейчас убила тебя, я бы до тебя добралась, если бы не эти холуи у меня заспиной… – Она перевела дыхание. – И ты, черномордый, пушечное мясо, палач, тыеще попадешься к нам в руки. Но ты умрешь просто. Гэл промахнулся, но я знаюлюдей, которые не промахнутся. Вы все здесь сдохнете еще задолго до того, какмы сшибем ваши проклятые башни, и это хорошо, я молю бога, чтобы вы не пережилисвоих башен, а то ведь вы поумнеете, и тем, кто будет после, будет жалкоубивать вас.