Хороните своих мертвецов - Луиз Пенни

– Я вожу их с собой на всякий случай, – сказал Бовуар, проглотив крохотные полтаблетки.

Жильбер протянул ему чистую пижаму.

– На тот случай, если сделаете какую-нибудь глупость? – спросил он с улыбкой. – Тогда вам может не хватить одного пузырька.

– Ха-ха, – проговорил Бовуар.

Но он уже чувствовал, как тепло распространяется по всему его телу и боль уходит, и если в словах Жильбера была язвительность, то она просто растаяла.

Одевшись, Бовуар увидел, что доктор на кухне разливает суп в две миски и нарезает свежеиспеченный хлеб.

– Сегодня играют «Канадиенс», верно? – сказал Жильбер, вернувшись с едой и удобно усадив Бовуара на кровати. – Хотите посмотреть?

– С удовольствием.

Через минуту они уже ели суп, хлеб и смотрели, как бьются в Нью-Йорке «Канадиенс».

– Пересолено, – сказал Жильбер. – Я просил Кароль не класть много соли в еду.

– По мне, так великолепно.

– Значит, у вас испорчен вкус. Вы выросли на картофеле фри и бургерах.

Бовуар посмотрел на Жильбера, предполагая увидеть улыбку. Но красивое лицо было недовольным, рассерженным. Высокомерным, вздорным, мелочным.

Мерзавец вернулся. А вернее, присутствовал все это время, пока Бовуар беззаботно общался со святым.

Арман Гамаш тихо поднялся среди ночи, включил прикроватную лампу и оделся потеплее. Анри смотрел на все это, помахивая хвостом и сжимая в зубах теннисный мячик. Они тихонько спустились по узкой винтовой лестнице, словно врезанной в середину старого дома. Эмиль поместил Гамаша на верхнем этаже, в бывшей хозяйской спальне. Это была великолепная комната с высокими потолками, потолочными балками и слуховыми окнами на каждой из сторон крыши. Эмиль признался, что ему стало тяжело подниматься по крутой узкой лестнице, ступеньки которой за много веков истерлись. И не будет ли Арман возражать, если он разместит его там?

Гамаш не возражал. Возражал он против того, что ему уже было известно некоторое время: его наставник понемногу сдает.

И вот теперь он спустился вместе с Анри на два этажа, в гостиную, где в печке, излучавшей тепло, еще горел огонь. Там он включил одну лампочку, надел самую теплую свою куртку, шапку, шарф, варежки и вышел, не забыв взять самое важное – игрушку «Принеси мячик» для Анри. Анри обожал «Принеси мячик». Да и Гамаш тоже.

Они прошли по пустынным улицам Старого города, вверх по Сен-Станисла, к Литературно-историческому обществу, где сделали остановку. Двадцать четыре часа назад здесь в подвале лежало тело Огюстена Рено. Убитого. Если бы телефонный провод не был перерезан при попытке вырыть неглубокую могилу, то подвал зацементировали бы и тело Огюстена Рено присоединилось бы к бессчетному числу других тел, спрятанных в земле в Квебек-Сити и окрестностях. Не так уж много лет прошло с тех пор, как археологи нашли скелеты в каменных стенах Старого города. Тела американских солдат, взятых в плен во время рейда в 1803 году. Власти быстро заявили, что эти люди были мертвы, когда их замуровали, но Гамаш испытывал сомнения на сей счет. Зачем замуровывать тела в стену, если только не в виде жестокого наказания? Или чтобы скрыть следы преступления? Поскольку Квебек строился на костях и иронии, вторгшиеся солдаты стали частью городских оборонительных сооружений.

Огюстен Рено чуть было не повторил судьбу этих солдат, чуть было не стал навеки частичкой города, закатанный в бетон под Литературно-историческим обществом, чтобы подпирать почтенный англоязычный институт. Да и жизнь Рено была золотой жилой иронии. Как, например, в тот раз, когда он перед телевизионной камерой в прямом эфире вел раскопки в поисках останков Шамплейна, а прокопался в подвал китайского ресторана. Или тот случай, когда Рено открывал запечатанный гроб, будучи убежден, что в нем покоятся останки Шамплейна, – тогда избыточное давление внутри гроба выбросило его содержимое в атмосферу со всем миссионерским пылом. Находившийся внутри иезуит превратился в прах и был в таком виде доставлен на небеса, к бессмертию. Хотя не о таком бессмертии он молился, не на такое надеялся. Священник вернулся на землю дождевыми каплями, влился в пищевую цепочку и в конечном счете оказался в грудном молоке коренных американок, которых он в свое время пытался извести под корень.

Сам Рено едва избежал такой судьбы: еще несколько часов – и он бы упокоился в фундаменте Литературно-исторического общества.

Арман Гамаш надеялся, что после проведения допросов его обязательства перед Элизабет Макуиртер и другими членами Лит-Иста можно считать выполненными. Но теперь он понял: это не так. Рено требовал встречи с советом, совет отказал ему в этом, потом они вычеркнули данное происшествие из протокола заседания. Когда об этом узнают, им придется заплатить дорогую цену. И платить придется всем англоязычным канадцам.

Нет, думал Гамаш, выходя вместе с Анри за ворота, он не может их бросить. Пока еще не может.

Снег почти прекратился, и температура падала. Вокруг – ни движения, ни звука, только скрип ботинок Гамаша по снегу.

Часы показывали три двадцать.

Каждый день Гамаш просыпался приблизительно в это время. Поначалу он пытался уснуть, оставался в кровати, боролся с бессонницей. Но по прошествии многих недель понял, что пора прекратить эту тщетную борьбу. Теперь он вставал и вместе с Анри тихо выходил на прогулку – сначала дома в Монреале, а потом и здесь, в Квебек-Сити.

Гамаш знал: чтобы прожить следующий день, ему необходимо это спокойное время по ночам, когда он может побыть наедине со своими мыслями.

– Играть на скрипке меня научил отец, – сказал агент Морен в ответ на вопрос Гамаша. – Мне было года четыре. У нас где-то хранится домашнее видео: отец и дед играют у меня за спиной на скрипках, а я стою перед ними в таких больших обвислых шортах, похожих на подгузники. – Морен рассмеялся. – В руках у меня маленькая скрипочка. За роялем сидит моя бабушка, а сестренка делает вид, что дирижирует нами. Ей тогда было года три. Она теперь уже замужем и ждет ребенка.

Гамаш свернул налево и пересек темную карнавальную площадь у Полей Авраама. Двое охранников наблюдали за ним, но так к нему и не подошли. Слишком холодно для разговоров. Гамаш и Анри попетляли между аттракционами, которые через несколько часов заполнятся детишками и их родителями. Дальше стояли киоски, всякие временные сооружения и притихшие ночью горки, и Гамаш прошел через скверик к печально известному полю и монументу, изображающему английского генерала Вольфа в момент его гибели 13 сентября 1759 года.

Гамаш взял горсть снега и слепил снежок. Анри тут же выпустил из зубов теннисный мячик и принялся плясать вокруг хозяина. Старший инспектор поднял руку, улыбаясь псу, а тот внезапно присел, мускулы его в ожидании напряглись.

Гамаш подбросил снежок, и Анри поймал его в воздухе. На несколько мгновений охотничий азарт обуял его, но стоило собачьим челюстям сомкнуться, как снежок рассыпался, и Анри приземлился, как всегда разочарованный.