Мягкая посадка - Александр Громов

— Готово? — спросил я.

Дромадеры закивали.

— Отлично. Распечатайте результаты и сложите их в эту папку. Вот в эту. Можете считать, что зачет за этот семестр у вас уже есть. Спасибо, ребята.

Они помялись.

— А… что дальше? — спросил один.

— А ничего, — сказал я. — Это надо было лет на сорок раньше выдумать, тогда, может быть, и получилось бы. Теперь — пшик. Эта наша штучка ледника, к сожалению, не остановит, даже если раскатать в пять слоев. В лучшем случае и при грамотном использовании помешает образованию новых ледников, а сие уже не актуально. Что, впрочем, не мешает этой нашей идее оставаться изящной и остроумной. Так что, если есть желание, можете писать статью в «Энергетику». Только сначала дайте мне прочесть.

Можно еще запатентовать, вяло подумал я, когда элитники удалились. Заработать можно… И сразу же докторскую… на докторскую это, пожалуй, тянет. Кой дьявол, блестящая бы вышла докторская, пальчики оближешь. Рецензенты, оппоненты, поздравления, потом свой кабинет и лекции не у дубоцефалов… Хорошо бы. Вот если наверху за эту идею от большого отчаянья все же ухватятся, вот тогда крышка: сперва за шкирку на пьедестал, затем пожизненное топтание ногами и в перспективе эпитафия: «Он хотел и не мог». Невероятно утешительно. И Сашка… новое положение — новые задачи… вы должны гордиться оказанным вам доверием… И Дарья…

На собрание набилась вся кафедра и еще пришли с других, так что яблоку негде было упасть. Кого-то погнали за стульями. Поверх голов я разглядел черную, непрерывно двигающуюся макушку Гарьки, он подавал мне знаки, а рядом с ним сидел истуканом Вацек, совсем уже снулый и без цыпы. Моя попытка устроиться у самой двери не увенчалась успехом: там уже успела усесться Хамзеевна, — тогда я, бормоча себе под нос разные слова, проследовал в гущу народа на призывные Гарькины махания — оказывается, он держал для меня место. Повторяя в уме, что лучше плохо сидеть, чем хорошо стоять, я плюхнулся на стул и принялся оглядываться.

Председательствовал Сельсин. Рядом с ним пребывал некий незнакомый тип средних лет и мужественной внешности — не из институтских, не та морда. Юный толстый секретарь тоже был тут, сидел с краю председательского стола, шевелил какие-то бумаги и даже, как ни странно, не жевал. В дверях была сутолока, а у противоположной стены несколько человек, свесив головы ниже колен и скребя стульями, вразнобой стучали ногами по полу, и слышалось: «Вон, вон поползла!..» — но большинство собравшихся либо молчали, либо тихо шушукались по двое-трое. В общем-то я уже представлял себе, о чем пойдет разговор. Остальные, кажется, тоже. Атмосфера была та еще.

— Ты зачем телефон отключаешь? — спросил Гарька. — Мне обидно, имей в виду. Уже и поговорить не с кем, когда хочется.

— Это ночью-то?

— Врешь, утро было. Ты ведь не спал, ты пожар смотрел. Вот ты мне прямо скажи: можно такое по экрану показывать? Или я чего-то не понимаю?

— А ты не смотри, — посоветовал я. — Страшно, противно — не смотри. Смотри Ксенофонта. А то, тоже мне, соберутся люди: не надо нам, боимся, видеть не хотим, и без того на улицу не выйдешь! Мы-то, мол, выдержим, а вот за других страшно, ломаются люди, не верят никому, в будущее смотрят без оптимизма, так нам бы поменьше этого, тогда по закону обратной связи, глядишь, лучше станет…

Гарька издал змеиный шип.

— Да! — закричал он шепотом. — Боимся! И очень хорошо, что боимся смотреть! Потому что боимся с ума сойти! Ты нам все сразу не показывай, ты нам покажи врага, с которым мы можем справиться, тогда мы начнем что-то делать! Понемногу, понял! И сделаем, будь уверен. Зачем люди придумали лестницу? — чтобы по ступеньке, с одной на другую, шаг за шагом… Вот так и дойдем, если только умники, вроде тебя, не отнимут желание идти…

И этот туда же.

Сельсин встал и призвал к тишине — тотчас в переднем ряду кто-то заперхал и оглушительно раскашлялся, а у двери зашикали на опоздавших. Человек с мужественной внешностью оглядел наши ряды с некоторым недоумением и усмехнулся углом рта.

— Прошу внимания, — сказал Сельсин. — Все собрались? Дионисия Львовича не вижу… Здесь? Да-да, теперь вижу. Итак, я предложил вам собраться здесь главным образом для того, чтобы… — «Чтобы сообщить пренеприятное известие», — мрачно изрек кто-то позади, и над ухом фыркнули. — …чтобы довести до сведения коллектива информацию о некоторых специфических задачах, касающиеся выполнения Государственной Евгенической Программы, — взял Сельсин тоном выше, — сокращенно — ГЕП, прежде всего о новых правах и обязанностях каждого активного члена общества — в особенности об обязанностях, вытекающих из нашей общей ответственности перед будущими поколениями…

Сельсин не устоял на месте и начал ходить взад-вперед. На ходу слова выскакивали из него быстрее. Господи, вдруг подумал я с каким-то обостренным интересом, да он же не хочет говорить, стыдно ему, с великой радостью он залез бы сейчас в самый дальний угол — и молчал бы там, молчал…

— …Предполагалось, что это собрание будет носить сугубо предварительный характер, — говорил Сельсин. — Однако целый ряд обстоятельств последних дней и особенно принятая вчера правительством Государственная Евгеническая Программа с комплексом сопутствующих правовых мер, вступивших в силу, как известно, немедленно, вынуждают нас несколько изменить порядок проведения…

Очевидно, он сам хорошо понимал, насколько изменится порядок проведения. Уже через десять минут на собрании творилось черт знает что и я принимал в этом участие. Сквозь общий гвалт и безобразные выкрики от председательского стола только и доносилось: «…решение временно заморозить ряд конституционных свобод… вынужденная мера, каждый должен осознать свою ответственность… не меньше четверых детей в каждой семье… государственная помощь многосемейным… первичные организации на местах… вы же взрослые люди…» — и прочие обрывки. Сельсин стал красен и охрип, молодежь на задних рядах хамски улюлюкала, и даже Вацек, очнувшись на несколько секунд от странной своей медитации, перестал совершать туловищем медленные хаотические движения и поднял голову. Человек с мужественной внешностью сидел как сидел, только кривил угол рта. Будто все это его не касалось.

— А теперь позвольте передать слово присутствующему здесь специальному уполномоченному окружной комиссии по реализации ГЕП, — стоически сказал Сельсин и сделал жест в сторону мужественного, — государственному разъяснителю третьего ранга Глебу Ипатьевичу Вустрому. Глеб Ипатьевич, пожалуйста…

Договорить Сельсину все же дали — как я понял, большинство присутствующих интересовалось не столько содержанием вступительной речи, сколько тем, как Сельсин с ней справится. Большинство, по-видимому, было удовлетворено плачевным видом оратора, и когда человек с мужественной внешностью встал и обвел собрание взглядом из-под насупленных бровей, как из амбразуры, было уже сравнительно тихо.

— Как-как? — только и спросил кто-то.

— Вустрый! — объяснили вопрошавшему, и никто даже не прыснул. — Глеб Ипатьевич!