В Каракасе наступит ночь - Карина Сайнс Борго

– Нет. Мне это неинтересно.

– Мне тоже, – ответила Ана, издав губами неприличный звук, и мы обе расхохотались.

После университета мы устроились корректорами в газеты, которые, к сожалению, довольно скоро закрылись. И все же мы успели увидеть, как менялась обстановка, как замалчивалось обесценивание национальной валюты и как протестное движение и инакомыслие пытались сначала заглушить революционной демагогией, а потом – искоренить с помощью систематического насилия. Мы застали лучшие годы команданте, за которыми наступила эпоха восхождения к власти его преемников, пережили возрождение Сынов Революции и Революционной мотопехоты, мы видели, как наша собственная страна превращается в первобытные джунгли, где правят бал страх и голод.

Личные проблемы еще больше укрепили нашу дружбу. Попав в сходные обстоятельства, мы научились лучше понимать друг друга и оставались лучшими подругами на протяжении последних десяти-двенадцати лет. За это время я узнала Ану достаточно хорошо, чтобы сказать, что творилось у нее на душе. В мире существовали две вещи, которые не давали ей спокойно спать по ночам: мать, которая, овдовев, погружалась в пучины старческого слабоумия, и Сантьяго – «маленький братик», который был моложе Аны на десятилетие.

Самым отчетливым из моих ранних воспоминаний о нем до сих пор оставался момент, когда я увидела его на свадьбе Аны и Хулио. Тогда Сантьяго было пятнадцать, и он шагал по проходу между церковными скамьями словно нехотя и с тем независимо-вызывающим видом, какой часто встречается у подростков. В школе – самой дорогой частной школе Каракаса – он был одним из лучших учеников. Каждый год Ана, словно охваченная каким-то странным азартом, платила за его обучение астрономические суммы. Можно было подумать, будто деньги, которые Ана тратила на образование брата, были монетками, которые она опускает в невидимую свинью-копилку. «Он очень умный», – часто говорила она. Ума Сантьяго действительно было не занимать, но и самонадеянности у него хватало. И к тому, что он стал таким, приложила руку его собственная сестра. На вступительных экзаменах Сантьяго попал в десятку лучших абитуриентов. В университете он изучал экономику и бухгалтерский учет и, как часто твердила Ана, если бы страна не совершила самоубийство, со временем Сантьяго, несомненно, стал бы директором Центрального банка. Увы, этой возможности ему не дали. Сантьяго арестовали еще до того, как он успел окончить университет.

* * *

Сантьяго вернулся в гостиную, на ходу вытирая руки о джинсы. Сев напротив меня, он схватил со стола последнюю мятую сигарету и начал ее выпрямлять и разглаживать.

– Однажды, – продолжил он свой рассказ, – в Эль Дорадо прибыл отряд вербовщиков из группировки под названием Наследники Вооруженной Борьбы. Нас, студентов-заключенных, построили на самом солнцепеке во дворе. У нас уже мутилось в глазах от жары и жажды, когда во дворе появились восемь человек в балаклавах, которые принесли с собой целый мешок красных рубашек и вот таких вот масок… – Он кивком показал на лежавший на столе платок с изображением черепа. – Нам сказали: если мы хотим выбраться из тюрьмы живыми, мы должны пойти с ними. Никто из нас не спросил – куда. Любое место было лучше, чем то, где мы оказались.

– Я не знала, что тебя посадили в обычную тюрьму.

– Так поступали со всеми. Отправляя людей в Эль Дорадо или другие тюрьмы, СЕБИН избавлялась от тех, кто больше не приносил дохода. Нас отправляли туда на верную смерть, понятно?.. Эль Дорадо – это ад, настоящий ад! Тот, кто хотел там выжить, не мог позволить себе расслабиться ни на минуту! Даже спать там приходилось урывками, вполглаза, потому что в этой тюрьме каждый норовил тебя убить или изнасиловать. У многих заключенных в Эль Дорадо были припрятаны ржавые металлические штыри, которые они продавали новичкам по цене золота. В этих стенах мы должны были быть готовы к нападению каждую минуту.

Я попыталась прервать его, но Сантьяго замотал головой:

– Дай мне сказать, Аделаида!.. – Он достал зажигалку и прикурил. – У тех, кто не родился в тюрьме или не приучен сызмальства резать глотки, чтобы остаться в живых, нет ни единого шанса выбраться из Эль Дорадо. Именно так обстояло дело для нас, тех, кто стоял в тот день во внутреннем дворе… – Он выпустил изо рта еще один густой клуб дыма. – Вот почему я не стал долго раздумывать и сказал, что готов отправиться с первой же группой. Потом что-нибудь подвернется, решил я, но ждать подходящего случая пришлось намного дольше, чем я рассчитывал. Нам к тому же не вернули документы. Вместо этого администрация тюрьмы отдала наши удостоверения личности предводителю команды вербовщиков, и он стал вызывать нас по одному. Он выкликал наши имена, сличал наши лица с фотографией в удостоверении личности и присваивал каждому из нас номер. Мой номер был двадцать пятый, и мне это даже понравилось: в будущем году мне как раз должно исполниться двадцать пять лет.

Я промолчала. С некоторых пор я предпочитала не думать о будущем.

– Что тебе не нравится? Думаешь, не доживу?..

– Я этого не говорила.

Несколько секунд мы молчали. Наконец Сантьяго снова заговорил:

– Нас посадили в автобус, прибывший за нами из какого-то приграничного городка. Мы ехали всю ночь, глаза нам снова завязали, а руки скрутили проволокой. Автобус жутко трясло на ухабах, но я все равно заснул. Впервые за несколько недель я проспал несколько часов подряд.

– Куда же вас отвезли?

– Когда нас вывели из автобуса и сняли повязки, я увидел огромный дождевой лес. Сначала я решил, что мы где-то на юге – в Боли́варе или Амазонасе, но потом из разговоров руководителей я понял, что наш лагерь расположен где-то в центральных горах, между Каракасом и Гуареносом. Там нас продержали пятнадцать дней. Всё в лагере выглядело примитивным, сделанным на скорую руку. Нас учили самым простым вещам: бить, стрелять и так далее. Еще нам в самых общих чертах разъяснили принятые в группировке правила, в том числе – систему подчинения, которая запрещала нам выполнять приказы командиров других ячеек, с которыми мы могли столкнуться во время операций. Как только мы усвоили эти азы, вербовщик, который выступал перед нами в тюрьме и который время от времени появлялся в лагере, снова собрал нас и сказал: каждый, кто дезертирует или станет слишком много болтать, будет убит. А в подтверждение своих слов он велел привести парня, который попытался сбежать во время последней боевой операции. Нет, не так – вербовщик просто щелкнул пальцами, и бедняга, шатаясь, сам подошел к нему. Руки у него были связаны. Вербовщик схватил его за волосы и заставил опуститься на колени перед строем. Парень плакал, корчился и умолял его не убивать, но вербовщик снова схватил его за волосы и заставил подняться. Потом он достал большой нож, повертел в руке, чтобы все видели, как сверкает остро отточенное лезвие, а потом одним взмахом перерезал несчастному горло. «Вот что случится с тем, кто попытается бежать или скажет кому-то хоть слово о наших боевых операциях», – сказал вербовщик.

– А что это за боевые операции? Это то, чем они занимаются каждую ночь?

– Это все, что угодно. Налеты, ограбления, избиения демонстрантов, внезапные нападения и прочее. Для этого «коллективос» нужны свежие силы. Именно поэтому они завербовали нас. Нет, мы действовали не от имени властей, но при их покровительстве и поддержке. Все, что нам удавалось захватить, попадало в руки вожаков – уголовных преступников, солдафонов и бандитов. Это… это совсем другие люди. Не такие, как в Ла Тумбе.