Тайна Эвелин - Имоджен Кларк

до ее появления. Она приветливо улыбнулась, заказала себе выпивку и указала на столик подальше от стойки, чтобы Уилл не подслушал их разговор. Скрывать ей было нечего, просто не хотелось, чтобы ее и дальше обсуждали. В Лондоне никто ни на кого не обращал внимания, а здесь было почти невозможно остаться незамеченной.

– Ну? – сказал Джез, когда они уселись за столик друг напротив друга. – Давно не общались.

Это прозвучало саркастически, но все равно безобидно. Пип вгляделась в него, силясь понять его настроение. За годы после ее отъезда в университет они почти не разговаривали. Пип могла бы ответить, что их пути разошлись, хотя на самом деле она сознательно постаралась с ним порвать. Джез, как и многое другое в ее прежней жизни, не соответствовал ни ее новому окружению, ни ее исправленной версии самой себя. Знал ли он об этом? Сейчас, глядя на него, Пип пришла к выводу, что да, знал, и еще как хорошо!

– Да-да, я виновата, – сказала она, решив не вилять. – Мне нет прощения. Я уехала в Лондон, там возомнила о себе, потом села в лужу и вот приползла назад с поджатым хвостом.

В таком описании произошедшего не было ни крупицы правды, зато, сведя все к шутке, было проще всего не позволить разговору принять направление, к которому она не была готова.

Однако Джез не проявил готовности клюнуть на ее отвлекающий маневр.

– Сочувствую твоей беде, – сказал он. – Так не повезло! Даже не знаю, как ты с этим справляешься. Сущий ад!

Никто еще не подбирался так близко к тому, как она на самом деле себя чувствовала.

– Спасибо… – пробормотала она.

– Каково это вернуться назад? – спросил он.

– Честно? Дерьмо дерьмом.

Он приподнял бровь, как будто в шутливой признательности за откровенность, и она продолжила:

– Только давай без обид. Мать с отцом, не зная, как быть, решили обходиться со мной как с пятилетней. Моя заработанная такими трудами звездная карьера меркнет с каждой неделей, а теперь еще и мой возлюбленный решил, что я не стою того, чтобы меня дожидаться. Это плюс ко всему тому… – Тяжкий вздох. – Плюс ко всему тому, что мне досталось. Так что верно, все из рук вон плохо.

Повисла пауза. Джез ждал, пока сказанное ею осядет, как пыль после взрыва.

– Могло быть еще хуже, – сказал он. – Взяла бы и померла.

Ее подмывало ответить, что так было бы даже лучше, но она знала, что он не купится на ее жалость к себе, поэтому всего лишь слабо кивнула.

– Так что ты собираешься делать? Как собираешься все исправлять?

Ее удивила прямота вопроса. За все время после трагедии никто, даже Доминик, не говорил с ней так откровенно. Все ходили вокруг нее на цыпочках, прибегали к эвфемизмам, недоговаривали, как будто если не касаться фактов, то они возьмут и испарятся. Другое дело Джез: он знал ее давным-давно. Они выкурили на пару свою первую сигарету, на пару выпили первую украденную банку сидра, ее первый поцелуй был с ним, а его с ней, много чего еще у них происходило впервые совместно – много такого, что осталось у нее в душе. Подобный уровень интимности рождал и привилегию – не размениваться на пустую болтовню, а сразу задать звонкую ноту, ухватить самую суть.

– Если бы я знала! – простонала она. – Сначала мне надо покончить с травмирующими воспоминаниями и с паническими атаками. Потом можно будет вернуться домой, к работе. Не знаю, сколько на это понадобится времени. Ну, и вишенка на всем этот дурно пахнущем торте: официально я теперь бездомная, потому что мой бывший выпер меня из моей квартиры. То есть технически она его, но все же…

Пип удивилась тому, как освежающе действует возможность высказать свои мысли, вместо того чтобы все замалчивать. Разговаривая с родителями, она подслащивала каждое слово. Они и так достаточно за нее переживали, чтобы усугублять их волнение своей откровенностью.

– Панические атаки – это тяжело? – спросил Джез. Он смотрел ей в глаза, как будто старался оценить по ее взгляду правдивость ее ответов.

– Тяжеловато, – призналась она. – Беда в непредсказуемости. Бывает, днями не накатывает, а потом вдруг отбрасывает туда, откуда все началось.

Джез кивал, как будто отлично ее понимал.

– Мой друг служил в Ираке. С ним все то же самое. Что бы мы ему ни вдалбливали – что, мол, война есть война, он делал свою работу, мало ли что бывает, – он никак не может побороть свое чувство вины. Говорят, должно пройти время. Хотя не знаю, насколько оно целительно.

Пип пожала плечами. Ей вдруг расхотелось думать о себе и о своих проблемах.

– Хватит про мою безнадегу! – взмолилась она, изображая улыбку. – Давай лучше о тебе. Что у тебя хорошего?

– Меньше, чем у тебя, – иронически ответил он. – Сама знаешь, я вкалываю на ферме. Мне нравится работать на воздухе. Была мысль поступить в универ, как все, – была и сплыла. Впрягся и тяну себе лямку.

Пип ощутила прилив чего-то похожего на ревность. Она отвергла Джеза, отвергла ту жизнь, которую он мог ей предложить, но мысль, что и он ее отверг, впилась ей в сердце и не отпускала.

– Я ее знаю? – спросила она в надежде на отрицательный ответ.

Джез покачал головой.

– Терезу? Вряд ли. Она менеджер в одном из самых больших отелей города. Она родом из Ипсвича.

– Вы уже назначили дату венчания? – осведомилась Пип беззаботным тоном, надеясь не выдать свое разочарование.

– Нет, все время откладываем. Никак не договоримся о том, чего хочется нам обоим. Ей подавай шик: цилиндры, все такое, я стою за скромность. Твой отец предлагает установить на ферме павильон, я признателен ему за предложение, но Тереза выступает за банкет в отеле. – Он пожал плечами. – Уверен, рано или поздно мы придем к согласию.

– Тоже уверена в этом, – закрыла тему Пип. Ей больше не хотелось слушать про Джеза и его счастье. – А теперь расскажи мне все, что знаешь, о Маунткаслах.

Джез прищурился, пристально на нее глядя.

– Объяснишь, зачем тебе это?

– И не подумаю! – выпалила она.

Он с досадой фыркнул.

– Ты всегда любила загадочность. В целом я знаю немногим больше, чем уже сказал. Жили-были в доме на набережной две сестры. Моя мать у них убиралась. Потом одна умерла – якобы в результате падения. Не уверен, которая; по слухам, одна столкнула другую с лестницы. Потом оставшаяся рассчитала мою мать – обвинила в том, что мать что-то у нее похитила, хотя это было неправдой. А может, наоборот – сначала было увольнение,