Пирамида - Уильям Голдинг

– Вот и он, Ивлин. Нам ведь требуется всего-навсего пробежать этот кусочек диалога, не так ли?

Сперва в голове у меня пронеслось, что это уже текст пьесы, потому что появившаяся из-за кулис слева от меня фигура была костюмирована.

– Мистер де Трейси, – сказала мама. – Это мой сын Оливер. Оливер, детка, это мистер Ивлин де Трейси.

Мистер де Трейси отвесил низкий поклон, но не сказал ни слова. Только улыбался мне со сцены сверху вниз и ждал. Очень длинный и тощий. В узких клетчатых панталонах и длиннющем, чуть не до колен, пиджаке. Плюс отложной воротник и черный фуляр над расшитым жилетом. Странно, и что было делать такой фигуре в Венгрии или Руритании? Очень мило с его стороны, что он не только поставил пьесу, но еще согласился играть.

Мистер Клеймор, однако, начинал нервничать, что было непонятно в субботу утром. Номер в типографию отправляли вечером в четверг. Мама повернулась ко мне:

– Ты настроился, детка?

Я нырнул под зеленый суконный занавес, отделявший оркестр от зала, и взял на пианино ля. Пока я настраивал скрипку, мистер Клеймор беседовал с мистером де Трейси.

– Кто этим займется, Ивлин, я или вы?

Тут я заметил любопытную вещь относительно мистера де Трейси. Он сотрясался. Он ничуть не изменил выражения на своем длинном лице с туманной улыбкой, неизменной улыбкой, чуть размыкающей губы, но длинное тело сотряслось – три-четыре раза – и стихло. Сотрясение включало и ноги, имевшие тенденцию выворачиваться в коленках.

– Вы, Норман, я полагаю. В вас пропадает такой профессионал!

Мистер Клеймор надул щеки.

– Что вы, Ивлин, старина, просто я хочу вас избавить от лишних трудов.

– А старый спец вроде меня всегда рад поучиться, Норман. У вас бесподобный нюх.

Мистер Клеймор удовлетворенно рассиялся.

– Не скрою, я даже сам иногда удивляюсь... Однако. Дайте-ка мне сообразить.

Он соображал, склонив подбородок на белую руку. Мистер де Трейси продолжал меня озирать со своей туманной улыбкой. Глаза, огромные, два старых пожелтелых бильярдных шара, и на каждом очко – зрачок. Волосы на макушке все вылезли, кроме скромного черного хохолка, натренированного склоняться к затылку. Улыбка была загадочна и дружелюбна.

Мистер Клеймор выпрямился на стуле.

– Тэк-с! Давай сюда, мальчик!

Я взобрался на возвышение и очутился в метре от Имоджен.

– Сцена такова, – сказал комариный голос. – Вы видите богатых посетителей и подбираетесь со своей музыкой – играя, играя – все ближе, сюда. Играйте себе на здоровье, пока не заговорю я. Тут вы резко сокращаетесь – стихаете, стихаете, – пока я не брошу вам этот кошель с золотом. Вы кланяетесь низко, оч-ч-чень низко, и ретируетесь задом. Ясно?

На Имоджен был оранжевый пуловер и светло-зеленая юбка. Я разглядел золотистый ободок под искрящимся обручальным кольцом.

– О Боже! Он не слушает! Смотрите, Олли...

– Очень трудно так вводиться, – сказал мистер де Трейси тихо из-за моей спины. – Он, полагаю, робеет. Я бы непременно робел.

– Вы слышали все, что я сказал?

– Да, мистер Клеймор.

– Норман, мне кажется... не знаю, как вам? Он должен знать, откуда выходить. Это бы облегчило задачу, не так ли?

– Он выйдет оттуда же, откуда выходил этот кретин Смит, естественно.

Голос у мистера де Трейси был прелестно чист и нежен, и он отпускал его мелкими дозами, по каплям, сознавая, очевидно, всю его драгоценность.

– Может быть, мо-о-ожет быть, он не знает, что Смит выходил на сцену в центре, вот тут.

Мистер Клеймор приложил кулак ко лбу и закрыл глаза.

– Значит, он не сидел вчера вечером в зале!

Мама заговорила из темноты:

– Он очень поздно приехал из Оксфорда. Сдавал коллоквиум, знаете! Им остались очень довольны, правда, Оливер?

Мистер Клеймор переместил кулак на стол и открыл глаза.

– Меня уверяли, что он будет сидеть в зале, чтоб почу-у-увствовать вещь!

Мистер де Трейси посодрогался и стих.

– Мы уж постараемся, Норман, старина.

– Тэк-с. Значит, юный Оливер. Вы начинаете играть, когда я говорю: «Мне уже кажется, что это место самое очаровательное на всем белом свете». Ясно?

– Да, мистер Клеймор.

– А когда я говорю: «Музыка говорит вам про то, о чем я не в силах, о чем я не смею сказать!» – тут вы сокращаетесь.

– Да, мистер Клеймор.

Я отступил за холщовый задник. Между ним и висевшим в качестве циклорамы сукном было примерно полметра. Имоджен сказала своим чудным голосом:

– Какое странное, очарованное место. Оно пугает меня!

– Мне уже кажется, что это место самое очаровательное... нет, погодите. Мне уже кажется, что это место самое очарова-а-ательное на всем белом свете!

Я вышел на сцену и начал играть, но тут же и перестал, потому что мистер Клеймор вскочил и махал руками.

– Стоп! Стоп! Стоп!

Мистер де Трейси обнял меня за плечи и похлопывал ладонью по правому локтю.

– Норман, старина. Лучше, пожалуй, им займусь я. Исключительно для того, чтобы вы поберегли ваш голос и ваши силы для спектакля. Мм?

Мистер Клеймор рухнул на стул и саркастически расхохотался.

– Как скажете, Ивлин!

Он барабанил пальцами по столу, пока Имоджен не прикрыла его руку своей ладонью, взглянув на него с пониманием. Мистер де Трейси ронял свои чистые, нежные слова мне в ухо:

– Вы так дивно играете, милый мальчик, что все у вас прекрасно получится. Не правда ли? Мм? Но если – если! – вы выходите этим великолепным размашистым шагом, вы оказываетесь здесь, у самой оркестровой ямы, пока не успели еще сыграть ни единой ноты для короля и принцессы, которые сидят – там. С другой стороны, если вы делаете даже единственный свой великолепный размашистый шаг (рука его нежно меня похлопывала) – вы уже не выглядите подобострастным, раболепным, заискивающим скрипачом-цыганом, не правда ли? Мм?

– Да, сэр.

– Зовите меня Ивлин, милый мальчик. Все зовут. А я буду звать вас Оливер. Мм? Итак, пробуем разок-другой войти. Вы делаете много малю-юсеньких шажков, понимаете, почти стоя на месте. И сцена сразу кажется зрителям больше – как ни странно! Великолепно! Так!

Тем временем я был так пригнут долу, что хорошо видел коленки мистера де Трейси и поражался проворству и свободе, с какими двигались вбок его суставы.

– Оливер, мой милый, и не спорьте! Вы наверняка уже играли на сцене! Мм?

– Нет. Честное слово.

– Даже в школе?

– Меня пробовали, но я провалился.