Должна остаться живой - Людмила Никольская

Майя посмотрела на кровать и увидела на ней неподвижно лежащую женщину. Она даже не сразу узнала Эмилию Христофоровну.

Немного покашляла, чтобы привлечь внимание, а сама робела от взгляда, в упор смотревшего на неё латышского революционера Яниса. Он всегда так строго глядел на неё.

Эмилия Христофоровна повернула голову к Майе.

— Это я, — конфузливо сказала Майя.

— Очень рада, голубушка. — Эмилия Христофоровна немного помолчала, затем продолжала: — Арвид сказал приходить, или сама?

— Вы заболели, вы лежите? — вежливо поинтересовалась Майя, старательно обойдя прямой вопрос пожилой женщины.

Нечаянно взглянув на обеденный стол, встрепенулась. На двух тарелочках, аккуратно прикрытых салфетками, что-то лежало. Майя старательно отвела глаза от тарелок. Эмилия Христофоровна между тем тяжело поднималась. Стонали, ныли, гремели пружины старого матраца. Эмилия Христофоровна встала, заправила сбившиеся седые волосы в узорную шерстяную шапку и долго закутывалась в толстый стёганый халат с поблекшими китайцами в широкополых шляпах. Его она надела поверх фланелевого лопухастого халата, в котором лежала под двумя ватными одеялами.

Женщина взглянула на Майю и приветливо улыбнулась. На взгляд Майи, она была некрасивой, но её приветливость, а главное, справедливость, располагали к ней людей, живших с ней рядом.

«При ней и ругаться неудобно», — задумчиво говорили мужчины в их коммунальной квартире.

Здесь не было некрасивых шумных ссор, и немалую роль в этой доброжелательной атмосфере играла Эмилия Христофоровна.

Она перехватила взгляд Майи, снова брошенный на тарелки.

— Слышишь меня, голубушка? У меня к тебе необыкновенно важная просьба. Ты меня слышишь?

Майя кивнула.

— Оказия с ногами моими. Стали бессильные и ватные мои ноженьки. Арвид пришёл навестить меня, а я лежу, как колода.

Она сказала — «колёда».

— Вам воды нужно принести?

— Воду Арвид принёс. В столовую надо сходить, а я не смогу. И он не мог, торопился обратно на свой Путиловский завод. Он принёс мне талоны на кашу, от себя отрывает. Разве такие драгоценные талоны могут пропасть невыкупленными? Я говорила ему, чтоб он не носил. Сколько раз моему сыночку говорила, чтоб от себя не отрывал… Ты знаешь столовую на углу Огородникова и Степана Разина? Там, я слышала, без прикрепления отоваривают талоны.

— На талоны без карточки дают? — Майя критически оглядела два помятых крупяных талона. — Вы думаете, дадут?

— Надеюсь. Я не брала, а он и слушать не захотел. А мужчине еды больше требуется. Ты сходишь, Майечка? У тебя ножки резвые.

Поохивая, постанывая, держась тощей рукой за поясницу, Эмилия Христофоровна достала из шкафа судок на круглой дужке, спрятала его в чёрную клеёнчатую сумку. Туда же в кармашек положила крупяные талоны.

В сумерках Майе никуда идти не хотелось. Кроме того, она опасалась Софроныча. Она стояла в замешательстве. Соседка по-своему расценила её молчание и явное нежелание идти в столовую.

— Я вознагражу. Арвид принёс мне какие-то дрожжи. Называются они странно: белковые. На безрыбье и рак — рыба. Так надо понимать эти белковые дрожжи! — Она взглянула на тарелки под жёлтыми салфетками.

— Дрожжи? Я никогда про них не слышала, — удивилась Майя.

— Я тоже. Что за диковинка? Арвид говорит, что от дистрофии. Чего только не придумают взамен нормальной пищи. Ещё шрот соевый появился. Тоже блокадный… деликатес… Мы славно с тобой попируем, когда вернёшься.

Над Майей нависло ощущение неотвратимости: так люди не хотят, а идут, не хотят, а делают… И она не может отказать больной женщине, но страх уже забирается в неё. Сразу стало знобко и тоскливо.

— Я схожу, — услыхала она свой голос.

В голосе Эмилии Христофоровны мягкость, но и убеждённая строгость. Разве могут талоны, оставленные недоедающим сыном, пропасть зря?… Она пристально взглянула, устало произнесла:

— Не ходи, если не хочешь или боишься. Ты маленькая, тебя грешно осуждать. Только пшеничка — уж очень калорийная каша. Жаль будет, если она пропадёт. Вот горе-то! И зачем он оставляет, сколько ни прошу, а он и слушать не хочет…

Майя поняла: если она сейчас же не пойдёт за калорийной пшеничкой в столовую, то никакая она не тимуровка. Слюнтяйка и трусиха. И ещё самозванка. Это её просит жена погибшего латышского революционера, а она боится. Если пойти по чёрной лестнице, то, может, дворник караулит её у парадной. Надо взглянуть, и будет ясно. Не может же всё видящий и всё слышащий дворник разорваться на две части.

— Схожу, — сказала она сама себе.

И сама себе понравилась.

— Побыстрей, успешно получишь до темноты кашу. Резвым ножкам недалеко. Я буду ждать, — ласково проговорила Эмилия Христофоровна, провожая Майю.

На чёрной лестнице темно, словно ночью в лесу: окна намертво забиты фанерой. На третьем этаже фанера оторвалась или кто-то стащил её на дрова, и зимний ветер свободно гуляет по всем этажам.

Она спускалась, крепко держась за перила, нащупывая ногами каждую ступеньку. Заодно Майя решила выкупить хлеб в дежурной булочной на Курляндской: там идти совсем недалеко, если свернуть на улицу Газа. А дворника она обхитрит, она стала хитрая, как Баба-Яга.

В столовой было пусто, окно раздаточной закрыто. На её упорный, негромкий стук окно слегка приоткрылось, но тут же снова захлопнулось. Раздатчица даже не взглянула на протянутые ей талоны и пустой судок. Слышно было, как через минуту где-то в глубине сильно хлопнула дверь.

Майя упорно стояла. Она не могла уйти. Она должна получить эту пшеничку. Она стала постукивать согнутым пальцем по окошку, потом стала стучать всеми согнутыми пальцами. Окошко оставалось глухим и закрытым. Зато рядом с ним открылась желтая облупленная дверь, и в ней возникла носатая тётка в пуховом платке и грязно-белом халате.

— Где была раньше? Закрыто. Всё давно кончилось…

— Дверь открыта, я и подумала, что…

— Мало ли что открыто, — неприветливо глядя, изрекла тётка.

— Мне две порции пшенички для больной жены латышского революционера. Он в тюрьмах сидел, он революцию делал…

— Все мы чьи-нибудь жены. Что с того? А талоны твои без карточки. Тут и прикреплённым не хватает… Откуда они?

— Ей сын свои дал.

— Вот дурак! Скоро в городе ничего не будет. Что станем жрать? А если и немец пожалует — передохнем, как мухи!

— В столовую пожалует? — пролепетала устрашённая Майя.

Тётка зло усмехнулась.

— В город, недотёпа! Завтра приходи. Может, наскребу тебе за два талона одну порцию. Может, они ворованные, может, они фальшивые? А мне и своим прикреплённым не хватает…

— Разве на Кировском заводе выдают фальшивые карточки?