Должна остаться живой - Людмила Никольская

Они дошли до противоположного конца поля, где было больше листьев, когда из стоявшего неподалеку приземистого, развороченного снарядом кирпичного зданьица повалил дым. Послышалась стрельба.

— Куда мы забрались? Здесь и людей-то нет, господи! — испугалась Наталья Васильевна. — Идём быстрей, а то убьют.

— Здесь такие толстые кочерыжки. И листьев много, — заупрямилась Майя.

— Чует моё сердце, что есть их будет некому, — дёрнула за руку Майю Наталья Васильевна. — Бежим, нельзя медлить!

Она взвалила распухший мешок себе за спину и быстро пошла, почти побежала в обратную сторону.

Майя застряла. Она не могла сковырнуть наполовину оторванную здоровую белую кочерыжку. Толстая, она отливала сахарной изморозью. Кочерыжка тоже была упрямой и не хотела рубиться.

— Дура толстая!…

Майя увидела, что мама уже далеко, плюнула на паршивую упрямицу, поддала её ногой. И кочерыжка неожиданно отвалилась. Майя злорадно сунула её в противогазную сумку и бросилась догонять маму. Она спотыкалась и скользила по хряповым листьям, как по льдинам. Всегда так: когда их некогда брать, они, как назло, попадаются.

Не успели они добежать до середины громадного поля, как начался артиллерийский обстрел.

С жутким воем пронёсся снаряд.

Наталья Васильевна толкнула Майю в спину. Девочка споткнулась, шлёпнулась лицом на острые кочки. Сверху мама бросила мешок с хряпой и свалилась на неё сама. Майя сильно ушибла лицо, но ей было не так больно, как страшно. Ей хотелось раствориться среди неподатливых кочек. Какая зимой страшная земля! Не пускает в себя, не хочет прятать.

— Если снаряд воет над головой — это мимо, — глухо донеслись мамины слова. — Наш снаряд свалится на нас неслышно.

Вот это обрадовала! Ничего себе — успокоила!… Но Майя приободрилась, попыталась поднять голову. Один снаряд упал недалеко от развороченного зданьица, откуда они только что прибежали.

— Не судьба умереть, — сказала Наталья Васильевна, глядя туда же.

— Фашистам жаль, что мы хряпу собираем? — спросила Майя.

— Под мешок спрячься и не высовывайся, — приказала мама.

Майя плотнее прижалась к промёрзлой земле. Как ни странно, но холода она не почувствовала, она вообще перестала понимать и чувствовать. Лежала себе, как осиновая чурка, и лежала.

Наступила тишина, и в небе загудело. Майя очнулась, подняла голову, вгляделась в небо.

Высоко над полем кружил самолёт.

Они вдвоём тревожно следили за ним, гадая, свой или фашистский. Что он делать станет, если это фашист? Бомбу сбросит им на голову?

Самолёт начал снижаться. От него отделилось белое облачко. За ним — второе. Подхваченные верховым ветром, эти два облачка неспешно снижались и рассеивались на множество мельчайших белых осколков. Нет, не осколков. Это над бывшим капустным полем рассеивались, летали белые бумажки.

Майя оцепенело глядела на них, не понимая, и ждала со страхом, что же будет дальше.

Рядом с ними тихо приземлился белый листок. Майя хотела вскочить, схватить бумажку.

— Не трогай. Это фашистская листовка! — испуганно закричала Наталья Васильевна.

Майя отдернула руку, словно это была не бумажка с четверть тетрадной страницы, а ядовитая гадюка.

Листовки кружились над полем и тихо приземлялись. Скоро они усыпали всё бывшее капустное поле.

Фашистский самолёт улетел.

— А зачем это они? Хотят, чтобы мы на фашистскую сторону перешли? Ну, мама же, говори! Хотят?

— Не мытьём, так катаньем взять хотят. Панику им нужно посеять, — горячилась Наталья Васильевна. — Негодяям — это же готовый пропуск. Поняла?

— Куда пропуск? — не поняла Майя.

— Отстанешь от меня? — рассердилась на Майю Наталья Васильевна. — Замучила совсем дурацкими вопросами. Видишь, с поля уходят последние люди. Скоро темнеть начнёт… Зимний день короткий, а нам ещё добираться и добираться. И как бы бомбёжки не было. Иди же быстрей! Еле волочит ноги…

— Куда пропуск? — не отставала Майя.

Отряхиваясь от налипшего мусора, она бежала за быстро идущей Натальей Васильевной. Самой ей размышлять некогда, поэтому она хотела получить готовый ответ.

— Пропуск куда?

— Господи, вот упорная! Отстанешь? Фашисту сдаваться, поняла? Они такого негодяя обратно в город зашлют делать диверсии.

— Зачем? Он трус, но он же наш?

— Он трус и не наш. Он диверсантом будет. Но почище самих немцев. Он же всё в городе знает. Взрывать, убивать, корректировать бомбёжки станет. Помнишь, пускали ракеты осенью?

— Так его поймали!

— Одного поймали, а другие?

Майя споткнулась и чуть не свалилась в ров. А Наталья Васильевна страстно мечтала об одном: чтобы сейчас не было бомбёжки, и чтобы им засветло попасть домой…

Дома они вымыли оттаявшую хряпу и потом рубили её с солью, мелко-мелко. Тёмно-зелёную кашу мама ещё мяла руками. И выставила на подоконник, где теперь очень кстати дуло из разбитых окон. У них получился целый горшок не очень вкусной, горькой, но зато полезной противоцинговой хряпы. Уже давно они варят по вечерам жидкие щи. Словами не передать, какие получаются вкусные щи, хотя и без мяса…

Она подремывала перед истопившейся печуркой.

— Ужинать, — коротко позвала мама.

Она разлила по трём тарелочкам тёмные щи, рядом с каждой положила по куску испечённой дурандовой лепёшки. Майя понюхала и вонзила зубы в чуть сыроватую тёплую лепёшку.

— Осторожнее, там могут попасть твёрдые крошки! Лучше ешьте со щами. Господи, как дует от окон. Из подворотни меньше. Никакое тепло не спасти без стёкол. Толя, взгляни, наверное, матрац отошёл, закоржевел и отвалился… К утру закоченеем в кроватях. Майя, дай хлеб!

— Где он?

Майя ещё хотела добавить, что она всё перевернула, а хлеб не обнаружила. Но спохватилась. Ей было стыдно. Наталья Васильевна внимательно глянула на неё.

— На комоде под зелёным блюдом. Я положила туда, чтобы он не зачерствел.

И Наталья Васильевна снова взглянула на Майю пристальным взглядом. Девочка не вынесла маминого изучающего взгляда и отвернулась. А если бы она нашла?

Ей стало нехорошо от этой мысли. Но её разморило перед печкой. Кроме того, она устала и изнервничалась за сегодняшний день, и ей не хотелось двинуть ни рукой, ни ногой, хотя она не наелась. Скоро в голове не осталось ни единой дельной мысли. Она была тому рада.

— Хлеб дай к чаю. Не слышишь? — донеслись до неё, как сквозь вату, мамины слова.

Она сонно и нехотя встала, на комоде нашла три кусочка хлеба под блюдом и уже несла их к столу, но зацепилась ботинком за ножку стула, на котором сидела Наталья Васильевна, и чуть не упала.