Мастер осенних листьев - Андрей Кокотюха

– Ты? – Унисса отстранилась и взяла ее за острые локотки. – Ты продолжишь мое дело. – Она слегка встряхнула ученицу. – Но пока не время унывать. Ты готова поработать?

Эльга кивнула. Мастер вытерла ладонью ее мокрые щеки.

– Сейчас доделываешь Живцы и берешься за Кранужан. Я на тебя надеюсь. Если останутся силы, набиваешь Симанцы.

– Да, мастер Мару.

– Хорошо.

Унисса вдохнула жаркий воздух, глубоко в себя пряча неуверенность и слабость, и поднялась с лавки.

– Что ж, а я приступлю к Супрыне.

Эти три дня свились для Эльги в лиственную ленту.

Сквозь прорехи в ней, чередуясь, плескали солнце и густой оранжевый свет ламп. Бодрствование походило на сон, сон осыпался листьями, мысли ползали, как гусеницы, и, казалось, выедали мозг.

Эльга не была уверена, что вообще работала в сознании. Живцы – еще возможно, но Кранужан и тем более Симанцы…

Нет, Симанцы точно как-то сами.

Эльга помнила, как золотились перила слева, а потом розовели справа, но прореха между этими двумя наблюдениями виделась пугающе глубокой. Это же, получается, день прошел. Но один день или сразу два?

Голос мастера гудел в ушах, подстегивал, спрашивал, стрекотал, вгоняя в сон. Сама мастер бродила тенью, рассыпая листья и порождая ветер. Она была то здесь, то там, то стыла у панно, то, замерев, сидела на лавке, то лежала на принесенном ворохе одеял, устремив немигающий острый взгляд в пересечение брусьев под крышей, чтобы в следующее мгновение вскочить и лихорадочно опустошить на плитки один из мешков.

Эльга не была уверена, что мастер что-то ела и пила эти три дня. Она осунулась, чернота залегла под глазами, а в движениях рук и шеи проступила нервная, раздражительная резкость.

– Опаздываю! – хрипела Унисса.

Листья были повсюду, набрасывались, пахли печально и терпко, кололи пальцы, шелестели: «Дурочка, тихоня, шевелись!»

Эльга выныривала из листвяного омута, но тот закручивался и, не желая терять жертву, захлестывал и тянул на глубину.

Бульк! Пропала с головой.

Чтобы вынырнуть снова, приходилось разбрасывать листья усталыми руками, деля их на Кранужан и Симанцы, брысь, брысь, брысь. Откуда вас столько? Вы что, из других мешков? Или шутки шутите?

Беседка качалась, мир звенел, проступая фрагментами. То кусок заваленной листьями поляны лез на глаза, то куда-то плыл в ночи огонек, облепляя человеческую фигуру. Куда вы, господин эконом? Или вы не господин эконом? Простите.

В груди потрескивало, словно внутренности превращались в сухой букет.

– Три дня!

Мастер Мару хохотала и кусала губы. И била себя по щекам. И дышала Эльге в затылок, наклонившись низко-низко.

Эльга, наверное, испугалась бы ее сумасшествия, но сама была близка к помрачению. Да и пугаться, честно, сил не было.

– Мы справимся, – шептала Унисса. – Знаешь, – словно в забытьи произносила она, пока ее пальцы щупали пустоту у Эльгиных плеч, сдергивая невидимые листья, – у нас, мастеров, ходит поверье, что во всяком лесу есть самый важный лист. Найдешь его, и лес тебе подчинится, откроет все тайны, пропоет все звуки, научит летать и прятаться, укроет и защитит. А у меня такое чувство, что это панно имеет такую же природу. Я обязательно что-то пойму, когда его закончу. Что-то важное. Я вырасту, понимаешь? И, значит, нам никак нельзя умирать. И тем более нельзя останавливаться.

Эльга тихо соглашалась:

– Да, мастер Мару.

Кранужан и Симанцы росли и пухли, самодовольно шелестя. Эльге казалось, что часы ее жизни перетекают на плитки. Лиственное зрение отпускало с трудом. Серый пустырник и чарник, липа, ольха и клен – вот из чего состояло все сущее. Унисса, чистотел и одуванчики, куталась в одеяло из трав.

Доделав Покосы, Супрыню и Плешкин Луг, она загнала девочку наверх, к Бархатцам, а сама встала на ее место, оформляя труды ученицы рукой мастера в копии местечек, в холмы и низинки, в поля, ограды и огороды.

Руку Эльге уже даже не надо было засовывать в холщовое нутро – листья цеплялись и текли, текли между пальцев. Ручьем, рекой, неостановимым потоком.

Наверное, Бархатцы она набила и вовсе во сне. Как не свалилась с поставленной на лавку приступки, непонятно. А потом вдруг обнаружила, что спит сидя, пустая кружка покачивается на пальце, а у ног на полу растекается молочное пятно.

– Поспи, – приказывала Унисса.

Эльга кивала и, кажется, спала, но в следующий момент почему-то уже тащила мешок или тянулась поправить вылезающий за рамку лиственный клок.

Солнечные пятна скакали по дереву, за перилами ветер гонял скукоженные, коричневые комочки, в ушах звенели голоса. Эльга – тихоня! Эльга – тупица! Эльга – вечная ученица! Глупые. Отвлекаться на вас еще.

Тут осталось-то…

Утром четвертого дня снизу пришел гул, шорох множества ног, лязганье железа. Эльга с удивлением слушала набирающее силу «У-у-у!» человеческих злости и обиды.

Скоро на смотровую площадку выплеснулись первые фигуры, как вода, они протекли к Дивьему Камню, а от него – к беседке.

Снизу появлялись еще и еще люди, босые, изможденные, в лохмотьях и просто дрянной одежде. Иссохший родник вызывал у них стоны и плач. Многие несли на руках детей, и было не ясно, мертвые это дети или живые.

Солнце красило их красным, листья хрупали под ногами.

Унисса поднялась и ждала идущих, обступающих беседку людей со скрещенными на груди руками. Наверное, окажись она более-менее соответствующей их ожиданиям о мастере, пользующем воду за их счет, ее тут же убили бы. Возможно, хором, многорукой толпой скинули бы со смотровой площадки вниз, на камни. Но глазам их предстал такой же изможденный, высохший человек, как они сами. Эльга, прячущаяся за юбкой мастера, выглядела не лучше.

Это вызвало некоторое замешательство.

– М-мастер… – прохрипел кто-то.

Ни один не шагнул в беседку.

Безумные глаза. Жаждущие рты. Серые, грязные платья, штаны и рубахи.

– Ты! – Унисса пальцем выбрала ближнего, заросшего, худого мужчину. – Иди сюда.

Тот испуганно мотнул головой.

– Ну же!

Толпа качнулась, и мужика внесло в беседку.

– Берись.

Она показала ему встать у притворенного ставнями панно. Эльга не помнила, чтобы они навешивали ставни.

– Мне нужны еще трое.

С задних рядов кто-то крикнул что-то неразборчиво-злое, возникла толчея, лица людей помрачнели, толпа сбилась теснее, задышала отчаянием. Дивий Камень чернел за ними, с трещиной, алеющей по сколам, как разбитое сердце.

– Вы хотите дождя? – как кость собакам, бросила в воздух свой голос Унисса. – Ну же, я дам вам дождь. Еще трое.