Ночная Мышь, или Первый полет - Мария Кондратова

Бобр жить с завязанными глазами отказался наотрез. Поэтому выбрали Крота, тому было всё равно. Выбрали и не прогадали — новый вершитель правосудия все дела норовил уладить миром (его в лесу так и звали — мировой судья[6]). А потом, пойди разыщи Крота под землёй… Иной раз приходилось половину Леса перерыть, прежде чем дело доходило до суда.

Обычно, с недельку поковырявшись в земле бок о бок, противники мирились сами. Последний раз Крота вытаскивали на белый свет года три, а то и четыре назад. А для лесных жителей год — всё равно, что целая вечность. Многие уже и не помнили, каково это — судиться.

Отпричитав своё над исчезнувшей травой, Людмила энергично взялась за дело. Её гонцы разлетелись в разные стороны, и к полудню все обитатели Нечаянного Леса знали, что пророчица будет судиться с Печальной Иккой.

Крота отыскали на земляничном склоне. Он повздыхал, поохал и назначил заседание на вечер.

Уже после обеда к холму Вещей Птицы (именно там, на месте преступления, по её настоянию, должен был проходить суд) потянулись первые любопытные.

А к вечеру в окрестностях Дальней Поляны яблоку негде было упасть. Самые предусмотрительные захватили с собой бутерброды и в ожидании суда устроили что-то вроде весёлого пикника.

Последней около дома пророчицы появилась Икка, послушно волоча за собой увядающий снопик сена — «вещественные доказательства», как назвала его Людмила. Взгляд у коровы был задумчивый и отрешённый, на Вещую Птицу, кружившую над её головой, она не обращала ни малейшего внимания.

Теперь, наконец, все были в сборе. В тот самый миг, когда солнце коснулось вершин деревьев, земля у подножия холма, где полукругом расположились звери и птицы, вздыбилась и пошла трещинами, а затем из неё быстро-быстро, точно гриб после дождя, вырос крошечный холмик из чёрной влажной земли, а из него, в свою очередь, выбрался господин Крот. Он принюхался, прислушался и убедившись, что попал туда, куда нужно, пронзительно пискнул:

— Объявляю заседание открытым! Лечь. Суд идёт.

— Чего это он?! — удивилась Мышь, плюхаясь на землю вместе со всеми остальными (они с Верёвочным Зайцем прибыли к месту судилища одни из первых, благо, идти было недалеко).

— Видишь ли, дорогая, это такой обычай, — ответил длинноухий педант[7], старательно укладываясь на траву и завязывая очередной узелок. — Ложась на землю, мы выражаем своё уважение суду.

— Так вот почему ты сказал, что мне не стоит надевать нарядную шляпу… — запыхтела Мышь, устраиваясь поудобней, а мгновенье спустя поинтересовалась:

— Послушай, а мы не могли бы уважить суд как-нибудь иначе? Например, встав на задние лапы или подпрыгивая, а? Здесь просто ужас как неудобно лежать…

— Видишь ли, дорогая, наш глубокоуважаемый судья… не слишком высокого роста…

Оглядевшись по сторонам, Мышь была вынуждена согласиться с этим осторожным определением. Господин Крот был чуть-чуть крупнее господина Мауза, а меньше господина Мауза среди присутствующих были только она, Птах, да ещё, пожалуй, госпожа Мауз (детишек своих они на этот раз оставили дома).

— Ну и что? — продолжала расспросы неугомонная кроха, — при чём здесь это?

— Стало быть, если мы встанем на задние лапы, и, тем более, подпрыгнем то окажется, что мы смотрим на судью свысока… А это нехорошо.

— Глупости какие, — фыркнула Ночная Мышь. — Ну и долго нам теперь так валяться?

— Не очень, — успокоил её Заяц, — думаю, двух-трёх минут будет достаточно.

Мышь хотела спросить что-то ещё, но мировой судья господин Крот повернулся в их сторону и произнёс неприятным голосом:

— Просьба соблюдать тишину.

Суд начался.

От злости Людмиле изменило её обычное красноречие. Вместо того, чтобы красиво и непонятно вещать, пророчица шипела и фыркала, как закипающий чайник, и говорила, точно плевалась.

— Ограбили! Стыд и ср-рам! Была трава и нет тр-равы. Пропала моя травушка. Прилетаю к этой… (Вещая Птица мотнула головой в сторону Печальной Икки), а у неё стог сена под брюхом. Чья трава? Вестимо, моя… А она жр-рёт… Вор-ровка! Спр-раведливости требую, спр-раведливости! Пр-руд наплакали! Траву извели… Р-разве это жизнь?!

— Да… Сложное дело… — задумчиво произнёс господин Крот.

— Пр-ростое! — немедленно возразила Людмила, но судья, не обращая на неё внимания, продолжил рассуждать вслух.

— Если это преступление, то должен быть пострадавший. Кто пострадавший?

— Я, — с готовностью отозвалась Вещая Птица, вертясь на ветке и нервно теребя хохолок. — Я пострадавшая! Мою траву извели.

— Траву, конечно, жалко… — задумчиво продолжал Крот, — но, с другой стороны, скоро осень… Она бы и так пропала… Новая по весне вырастет… Вы подождите.

— Я-то подожду… А справедливость? — зашлась от негодования Людмила. — Где справедливость?!

— Так вам нужна эта трава? — участливо спросил Крот, — жить без неё не можете? Тогда это, конечно, нехорошо…

— Что значит, нужна или не нужна? — возмутилась Вещая Птица, — это моя трава, вот, видите? — и она в подтверждение своих слов ткнула в табличку, где было написано МОЁ. В любом цивилизованном лесу знают: моё — это моё! не очень-то вы пострадали от её исчезновения. А раз нет пострадавшего, — нет и преступления… Так получается?… Хотя брать чужое всё-таки нехорошо…

— Вот-вот, нехор-рошо… Пр-реступно!

— Но с другой стороны, трава, вероятно, должна принадлежать или тому, кто её посадил, или тому, кто в ней нуждается, а иначе тоже будет не очень-то справедливо… — продолжал рассуждать Крот.

— А что ты обо всём этом думаешь, Икка? — обратился он к романтической корове. Ему пришлось повторить несколько раз, потому что Икка пребывала в глубокой задумчивости и никого не слышала.

— Я думала, она ищет сердечного примирения… — отозвалась наконец корова, — по её щеке уже бежала первая слезинка, предвещавшая скорый водопад.

— Я ещё когда на рассвете проснулась, подумала, вот дивный день для всеобщего примирения! Смотрю — стог, в стоге записка: Икка, я тебя люблю, ешь на здоровье. Конечно же, я сразу узнала эту травку… Такой нежной мятки больше нигде во всём Лесу нет, и земляничный лист… Я думала, она помириться хочет! Я от чистого сердца ела! А она…

— Бр-ред! — немедленно взвилась Людмила, — вр-раки! Мир-риться? С тобой, вр-редительница? Ни за что!

— Очень интересно, — задумчиво сказал судья, — и где же эта записка?